Но Катины письма к Молли Шенстоун отражали не только ее привязанность к подруге, но и ее страстность. (Томас Манн наблюдал за такой переменой с некоторым удивлением: «Письмо от миссис Шенстоун, — гласит запись в дневнике от 2 марта 1942 года, — она хоть и немного истерична, но несравнимо милее мне, чем эта надоедливая глупая гусыня из Вашингтона».)
При воспоминании о подруге перед Катиным мысленным взором возникал дом на принстонской Мерцер-стрит, где ее всегда ждали, но чаще она вспоминала сердечный прием, который они оказали Генриху и Голо после их прибытия на «Неа Хеллас»[132] в октябре 1940 года. На причале прибывших в Америку желанных гостей встречали Молли, ее муж Аллен и иммиграционный чиновник. («Never again we shall have such a charming arrival»[133].)
Естественно, подруги писали друг другу не только о своих чувствах, часто они обменивались чисто деловыми сведениями; Катины сообщения — истории в гомеровском духе — о ленивых и пьяных слугах, на которых, помимо всего прочего, приходилось расходовать дорогие яйца, перемежались жалобами на плохих парикмахеров («the man […] ruined my hair for months»[134]), на дорогое строительство, а также рассказами о здоровье детей и внуков. Разумеется, Молли была первой, кому Катя поведала о том, как чета Рузвельтов принимала их в Белом доме, правда, не без ехидных колкостей в адрес неизменно присутствовавших «других» вашингтонских знакомых: «We had two highly social days with the wealthy friends, not too bad, but rather tireing. The lecture was successful, but poor Mrs. M[eyer] suffered terribly because it was politically so outspoken and the greatest living might be compromised in the same way. She got a beautiful new fur coat for Christmas; it is so rare and expensive a material, that I even didn’t know it by name, something like fisher, and I looked pretty poor and beggarlike in my old Persian Lamb in comparison»[135]. Сообщение же о «хозяевах» своей сдержанностью резко контрастировало с предыдущими дерзкими выпадами: «After the lecture we moved into this place and had, at 8.30 exactly, a prolonged breakfast with the hostess [Eleanor Roosvelt]. She is really very nice, remarkably simple and kind, and in the same time extremely intelligent and active. Tomorrow morning we are supposed to have breakfast with the president»[136].
Эти строки Катя писала за несколько недель до окончательного переезда семейства Манн в Калифорнию, где они наняли дом в Брентвуде на Амалфи-драйв, откуда открывался прекрасный вид на строящийся для них новый дом на Сан-Ремо-драйв. В то время как Томас Манн, упиваясь климатом и обществом под пальмами, возобновил работу над «Иосифом», начали сбываться все предполагаемые Катей еще в Принстоне опасения: «Наше переселение на далекий Запад все больше убеждает меня в том, что мы слишком много о себе возомнили». Без конца возникавшие трудности при строительстве дома изводили ее; счета во много раз превышали калькуляцию, сроки не выдерживались, обещания не выполнялись. Как могли два человека с таким жизненным опытом оказаться столь легкомысленными? «Of course, poor Tommy is not to be blamed at all, fully confident as he is in the economic wisdom of his wife. […] But even if no financial catastrophe happens, I cannot feel happy about our decision, I really left Princeton with heavy heart. […] It was a mistake, I cannot help thinking it always again»[137].
Катиным жалобам и сетованиям несть числа, но меньше их не стало и после переезда в наконец-то счастливо отстроенный новый дом с чудесной большой гостиной, роскошным садом и рабочим кабинетом, из окна которого взору Томаса Манна открывался великий Тихий океан. Сколько же было принято ошибочных решений! И почему надо было непременно отказаться от преданных цветных слуг, которые приехали вместе с Маннами из Принстона? Новая пара, немцы, господин Хан с женой, «are pretentious, untrained and morose and it is also unpleasant, to hear their German voices»[138].
И опять все те же «зачем?» и «почему?»… Разве не могла фрау Томас Манн заранее поинтересоваться, далеко ли от дома до ближайшего «market»[139], «post-office»[140] или бензоколонки? Неужели до них можно добраться только машиной? А что делать, если Америка вступит в войну и бензин будет еще большим дефицитом? И потом эти нескончаемые эмигранты, от их звонков телефон надрывается с раннего утра до глубокой ночи; они сетуют на свою несчастную жизнь, нагоняя на всех тоску и делая каждого несчастным!
А что если сдаться? Никогда! Вплоть до самого конца войны фрау Томас Манн сражалась за благополучие тех, кто ей доверился. Окажись замена слуг еще более сложной задачей, Катя все равно — как некогда в Мюнхене — нашла бы выход. Полная отваги и решимости, жертвуя строго ограниченным во время войны горючим, Катя искала помощников по хозяйству в цветных кварталах Лос-Анджелеса; читая ее письма, Молли Шенстоун не составило особого труда мысленно представить себе точную картину мытарств своей подруги: «Twice I made a trip to the darkest Negro-section of Los Angeles, sacrificing two weeks gasoline ration, and picked her up personally, but here she is now when she is not off, (what, of course, happens the greater part of the week) naturally she has to be treated with the utmost regard, my personal radio […] is on her bed table, the husband is welcome at any time, I give her my last eggs when she goes home — but anyway we are lucky to have her, and it is certainly a relief for me»[141].
132
На острове Эллис в Нью-Йоркском заливе до 1943 г. находилась иммиграционная служба США.
135
«Мы провели два чрезвычайно насыщенных дня с богатыми друзьями, было совсем неплохо, но очень утомительно. Доклад имел колоссальный успех, вот только бедная миссис Мейер ужасно страдала, потому что его политическая направленность была очень определенной, что в известной мере могло скомпрометировать „величайшего из живущих“ [то есть Томаса Манна]. Она получила в подарок к Рождеству прелестную новую шубку, из очень редкого и дорогого меха, так что я даже не знаю его названия, что-то похожее на рыболова; я рядом с ней в своем старом каракуле выглядела настоящей нищенкой». (
136
«После доклада мы вернулись сюда и ровно в половине девятого у нас был обильный завтрак вместе с хозяйкой [Элеонорой Рузвельт]. Она действительно очень милая, удивительно простая и приветливая и, кроме того, чрезвычайно интеллигентная и деятельная. Завтра ранним утром нам предстоит завтрак с президентом». (
137
«Естественно, бедного Томми ни в чем нельзя упрекнуть, ведь он так полагался на таланты жены в области экономики. […] Но даже если нас не постигнет финансовая катастрофа, все равно наше решение не принесет мне счастья. Я действительно с тяжелым сердцем покинула Принстон и непрестанно думаю о том, что мы совершили ошибку, и ничего не могу поделать с собой». (
138
«Удивительно самоуверенные, плохо обученные и необычайно дерзкие люди, просто неприятно даже слышать их немецкую речь». (
141
«Мне пришлось дважды съездить в самый черный негритянский квартал Лос-Анджелеса, чтобы лично забрать ее оттуда, на что у меня ушла двухнедельная порция бензина. И вот теперь, наконец, она живет здесь, у нас, — за исключением, конечно, выходных, которые, естественно, составляют большую часть недели. И, разумеется, ее персона требует величайшей обходительности: мое радио стоит на ее ночном столике, ее муж в любое время дня и ночи — наш желанный гость, я отдаю ей последние имеющиеся у меня яйца, когда она отправляется домой, но тем не менее мы счастливы, что она у нас есть, для меня это большое облегчение». (