Катя ненавидела, когда текст эссе составлялся из разных кусочков, словно передвижные декорации, и считала, что его надо писать заново, независимо от того, что может опять получиться несколько томов, как в случае с «Иосифом».
Рабочие проблемы Волшебника интенсивно обсуждались и вызывали споры супругов — Катя никогда не скрывала своего мнения, но о своих личных затруднениях она сообщала мужу, лишь когда полностью была уверена, что это не повредит его работе. В то время, как она очень много, да практически все, знала о проблемах своих детей, ему было известно о них до странности мало. Даже о многолетней и, очевидно, — по крайней мере со стороны юной дамы, — необычайно страстной любви между Эрикой и Бруно Вальтером, о чем уже давно знали остальные дети, Катя ничего ему не сказала — ни слова об амурах его старшей дочери с «неподходящим объектом», на который Эрика «запала всем сердцем». Катя никоим образом не одобряла этой любовной авантюры: «Я не могу обещать, что эта связь, которая представляется мне такой же большой глупостью, как и замужество с собственным отцом, обернется долгим счастьем. […] Не хотелось бы иметь в зятьях сплошь людей моего поколения, вполне достаточно и одного».
Что же можно было сделать в подобной ситуации? Только надеяться на целительную силу времени. Но сказать такое — проще всего; как же часто Катя не выдерживала, и у нее прорывались полные драматизма горькие высказывания: «Боже мой, ну как можно влюбиться в такого вконец изолгавшегося старика! — писала она Клаусу. — И внешность-то у него, как ты сам признаешь, не ахти какая, так что здесь речь должна бы больше идти о платонической любви».
В глубине души мать была убеждена, что эти отношения ни к чему путному не приведут — даже после смерти жены Вальтера. Она слишком хорошо знала своего старого друга и была уверена, что «у него не хватит духу на такой шаг, […] ведь он безумно труслив». Но чем бы все это ни кончилось, ясно одно: «Волшебник […] об этой афере не имеет ни малейшего представления и никоим образом не должен о ней узнать».
Как-то странно: вот сидят друг против друга двое пожилых супругов и избегают разговора об интимных отношениях самых дорогих им людей. Просто немыслимо, что в разговоре с мужем Катя ни единым словом не обмолвилась об одолевавших ее тревогах и сомнениях, хотя без стеснения поверяла их своему сыну Клаусу. Ну как же: Волшебника ведь надо было щадить!
А ему-то как раз и не хватало встрясок и живого общения, в годы войны это особенно ощущалось. «Чтобы по-настоящему оценить довольно однообразную и неестественную красоту здешней местности, — писала Катя своему другу Эриху фон Кал еру еще летом 1942 года, — мы выезжаем на Восток, по крайней мере не менее одного раза в год, помимо того к нам наезжают наши друзья, а если непрестанно и безвылазно торчать на одном месте, будешь представляться себе Овидием на берегу Черного моря».
Злосчастный дом в Пасифик Пэлисейдз, по-настоящему оцененный хозяевами лишь после окончательного возвращения в Швейцарию, «золотая клетка», находился в райском, но очень уединенном месте, далеко от соседей, не как в Принстоне, вокруг лишь природа, ни одной живой души. К тому же особняк был чересчур велик для двух пожилых людей. Даже Волшебник не мог с этим примириться: к чему такая громадная «living room»[155] и столько детских комнат? Для кого они? Званые вечера устраиваются все реже, дети почти не приезжают. Катя в более резкой форме высказывала свое неудовольствие по поводу их «сиротливой» жизни вдвоем; в посланиях детям она всегда после слов «сиротливая жизнь вдвоем» писала в скобках восклицание «фу!».
Уже давно не искрились радостью традиционно устраиваемые в их доме вечера, на которых теперь собирались одни и те же люди. Нередко на них бывало скучно, временами даже зловеще. «Мы устроили небольшой праздник, который получился довольно унылым [по поводу шестидесятивосьмилетия Томаса Манна]; были Фрэнкели и Хайнерли, но Нелли проявила себя с самой наидостойнейшей стороны и приготовила для всех роскошную телятину, а также пожертвовала нам два фунта сала (очевидно, у нее свои делишки с мясником), и праздник прошел вполне прилично».