Катя была раздосадована столь непристойными строфами, без доли иронии делавшими общим достоянием «их самую интимную жизнь». Но Томаса Манна не смущали подобные сомнения. «Это самое интимное […] является одновременно самым простым и самым человечным». Однако Катя заупрямилась; поставленная перед дилеммой, на что решиться — согласиться ли с доводами критически настроенного разума или предпочесть спокойную домашнюю атмосферу, — она предпочла ссору. «Разлад между К. и мной, и все из-за двух стихотворных строк, которые пришлось вычеркнуть, но без них то место получилось слабым, и само стихотворение, на мой взгляд, утратило свою значительность. Целый день отвратительное настроение». Тем не менее, автор гимна не позволил окончательно сбить себя с толку и продолжал слагать свои вирши.
любви благодатной.
Нет, сплошное восторженное упоение не для Томаса Манна. Он должен сдерживать себя, если хочет остаться на своем уровне. И все-таки его любимицы, старшая и младшая дочери, пленили его сердце на вечные времена.
Малышка, которую он боготворил и холил и лелеял, воспета им на каждой странице его дневников; он подробно и с любовью описывает любой крошечный шажок своей Элизабет. Долгие годы она будет оставаться для отца средоточием его домашних интересов. Он воспринимал развитие ребенка, что доказывают его дневниковые записи, весьма драматично: ничем не омраченное счастье сменялось почти невыносимым страданием. «Малютке перевязали ушко. […] Она упала и кричала так, что у меня разрывалось сердце». Но мать реалистически смотрела на происходящее. Ей лучше, чем кому-либо, были известны все проявления детского поведения. «К. считает, что малышка действительно может испытывать сильные боли, но через несколько минут она уже опять смеется, и боли как не бывало». Однако такое объяснение не могло убедить сострадательного папашу. Уже один вид «маленького, невинного, ничего не понимающего существа и то, как малютка лежит с компрессом на головке», пробуждал в отце чувство вины, и тогда в нем оживали все страхи и ужасы жизни. «Этот невнятный лепет, мольба и жалобные стоны свидетельствуют о безмерном страдании, и мне становится не по себе. Если производишь на свет детей, постарайся оградить их от страданий, объективных страданий, которых ты сам не ощущаешь, а только видишь и оттого чувствуешь свою вину».
Любимое дитя — последнее по желанию родителя. Но, очевидно, в семье суждено было появиться и третьей парочке. Спустя год после рождения Элизабет семью ожидало новое пополнение — сын Михаэль; с самого начала беременность осложнялась многочисленными сомнениями и драматическими знамениями. «Катя была у Фальтина по поводу ее состояния. Он отрицал беременность вопреки всем явным признакам. Более чем странно». Выказанный докторами скептицизм, с каким они вопреки всем ощущениям матери по-прежнему «отрицали» беременность, вовсе не облегчал и без того напряженную жизнь Кати, которая в последние военные месяцы чувствовала физическую и психологическую усталость. Она желала ребенка. «Вызывало бы большую тревогу, если бы [вместо докторов] заблуждалась она», — писал в своем дневнике Томас Манн. И когда в конце сентября даже «изложенное письменно мнение врачей о необходимости прервать беременность» не сломило Катиного «физического и морального сопротивления» подобному вмешательству, муж с уважением отнесся к ее желанию. «Пятеро или шестеро, разница невелика. […] Если Катино здоровье позволяет, я, собственно, ничего не имею против, вот только Лиза (ведь в определенном смысле это мой первый ребенок) пострадает от этого и получит меньше».
Видимо, обстоятельства того времени не позволили Кате рожать в клинике. В Мюнхене происходили революционные события. «Везде сплошной хаос!» Никто не был уверен, удастся ли вообще в нужный час выйти из дому. Итак, было решено рожать дома; быть может, не самое лучшее решение, как это показали роды, пришедшиеся на второй день Пасхи, 21 апреля 1919 года. Поначалу все шло отлично. Около шести утра по раздававшимся над его комнатой шагам отец семейства понял, «что роды начались», но зная, что от него все равно не будет никакой пользы, снова улегся в постель. Он поднялся в семь, поскольку считалось, что на рождение ребенка достаточно часа. Однако неожиданно возникли осложнения, пришлось прибегнуть к щипцам, на что доктор Амман, очевидно, не рассчитывал. Во всяком случае, он вызвал ассистента и заодно велел привезти соответствующие инструменты — слава богу, никакая революционная сумятица не помешала этому делу.
Судя по всему, операция прошла без осложнений. И довольно быстро, что с облегчением констатировал отец, и вскоре Эрика сообщила ему о рождении здорового мальчика. «Все облегченно вздохнули» — и не в последнюю очередь потому, что обрадовались «мужскому полу» ребенка, что, «вне всяких сомнений, морально поддержит мать», как совершенно верно посчитал отец. Однако на другой день ею овладели сомнения, не обманули ли ее и она действительно произвела на свет мальчика. Лишь после предпринятого совместно с мужем «обследования» новорожденного она успокоилась.
В то время, пока душа тридцатишестилетней мамы полнилась радостью и счастьем, Томас Манн вынужден был признать, что не сможет «одарить этого мальчика своей нежностью, как он это сделал, когда появилась на свет Лиза».
Однако главным тогда было торжество математики, как считали Томас Манн и его тесть Альфред. Поэт высоко ценил — «Волшебная гора» подтверждает это — символическую магию чисел, хотя сам ужасно оскандалился, когда, регистрируя Михаэля, не смог назвать даты рождения своих детей, но с появлением на свет младшего сына уверенно вступил в свои права «порядок свыше». Словно строки из гимна, звучит вывод, сделанный им в «Очерке моей жизни», написанном в 1930 году: «Мои пятьдесят лет пришлись ровно на середины пятидесятилетий по обе стороны рубежа столетий, а в течение первого десятилетия, ровно по прошествии его половины, я женился[59]. Мой стремящийся к математической точности разум уясняет это, как уясняет и то, что мои дети появились на свет и живут, словно три стихотворные рифмы или танцующие в хороводе пары: девочка — мальчик, мальчик — девочка, девочка — мальчик». (Мой зять «живет формулами», заявила Хедвиг Прингсхайм со свойственной ей проницательностью еще в 1912 году.)
Катя Манн с удовольствием разрушила бы эту схему и родила еще детей. В ее более поздних письмах, адресованных старшим детям, она сетовала на судьбу за свое orba[60]. Однако она послушалась совета врачей и согласилась с желанием своего мужа: шестерых детей вполне достаточно (всего у нее было восемь беременностей, включая два выкидыша).
Глава четвертая
Фрау Томас Манн
59
Томас Манн родился в 1875 г., следовательно 50 лет ему исполнилось в 1925 г. Женился он в 1905 г.