«Старый и бездушный директор» выходил «за рамки общепринятого», был неприятен и вел себя, «как комедиант». «Тут не возымели действия ни ссылки на титанов духа, ни упоминания об именитых дедах — тайных советниках, он просто тупо настаивал на том, что необходимо нанять для нее педагогов из гимназии и как следует проработать всю школьную программу, что ужасно досадно не только из-за денег, но и из-за бытующего там стиля жизни вдовствующих баронесс».
Мы не знаем, как в семье восприняли столь непочтительное отношение к привилегиям знатных особ; очевидно, на директора не произвели никакого впечатления большие претензии какой-то там фрау Манн, и тем более упоминания некого тайного советника Альфреда вкупе с титаном духа Томасом, на которых она ссылалась. Нам известно лишь, что вскоре после этого визита Катя захворала гриппом и никак не могла оправиться после болезни, несмотря на отдых в мае-июне в горах, в Альгойе, поэтому заведовать хозяйством доверили энергичной пятнадцатилетней дочери Эрике. А это значило — во всяком случае, так считала мать, — что обязанности по дому окажутся важнее школьных занятий. А тут еще выяснилось, что преподаватели элитной школы для девочек тоже не пожелали согласиться с особым статусом семьи Томаса Манна. Они наотрез отказались разрешить Эрике Манн посещать осенью 1920 года занятия лишь по интересующим ее предметам. Времена действительно изменились, это были вынуждены признать и обе дамы из рода Прингсхаймов, постоянно сетовавшие — порой с долей иронии — на утерю привилегий.
«Бедная Катя!» Она отчетливее представляла себе последствия таких процессов, нежели Томас Манн, с которым она делилась своими заботами полулежа в шезлонге. «Стало быть, Эрика не будет больше учиться в школе. По моему мнению, проректор — непроходимый тупица, настоящий осел, что отказался от каких-либо переговоров; правда, при нынешней ситуации, видимо, ничего и предпринять-то было нельзя, а то, что полная занятость в школе никак не сочетается с домашней загруженностью, […]тоже ясно. Естественно, мне это не очень нравится, я всегда боюсь, что она немного опустится, а в ее возрасте сие вовсе ни к чему. Она не заслуживает такой никудышной матери».
«Она не заслуживает такой никудышной матери…» Эта фраза отражает состояние Кати Манн в первой половине двадцатых годов и дает представление о том, как сильно она страдала оттого, что из-за болезни обречена на бездеятельность и надолго отлучена от дел. Однако, даже находясь вдалеке от дома, она пыталась упорядочить течение домашних дел, и, давая дочери указания по хозяйству, старалась, чтобы все получалось так, как она считала нужным.
«Спроси у Оффи[61], где можно купить джем, я напрочь забыла адрес; пусть срочно вышлют на имя госпожи д-р Томас Манн двадцатипятифунтовую банку сливового джема (третий сорт; или вам больше нравится джем из ренклода?) и десятифунтовое ведро клубничного джема (второй сорт). Они потом пришлют счет вместе с платежной карточкой, которую мы оплачиваем после поступления товара». Но были распоряжения и поручения иного свойства; очевидно, мать забывала, что их должна выполнять пятнадцатилетняя девочка. «Теперь о бархатном берете [Эрика должна была отнести его портнихе]; как ты думаешь, Оффи отдаст перешить его, ведь это берет дяди Эрика?»
Воистину поразительно! Однако в не меньшей степени поражают распоряжения матери по поводу того, как дочь должна контролировать вновь нанятую прислугу — и это в пору Веймарской республики! После подробных инструкций о процедуре прихода и ухода, а также о всех деталях распределения продовольственных карточек следовал каталог обязанностей, которые необходимо было довести до сведения «новенькой».
«Она должна приступать к работе в семь утра. Тебя причесывать? Принести завтрак, принести воду для купания. Самое позднее в восемь часов подмести пол в спальне мальчиков и в комнате для игр, площадку перед входом в дом, верхнюю лестницу, верхнюю прихожую, детскую, комнату Мони и милостивой фройляйн, ванную комнату. Полы сначала подмести, затем протереть влажной тряпкой, далее — везде протереть пыль, ежедневно переворачивать матрасы на кроватях. В десять — половине одиннадцатого она должна, по моим представлениям, управиться с этой работой. Лестницы и полы в буфетной ей тоже надлежит привести в порядок. После этого она может передохнуть и позавтракать. Потом она моет посуду после завтрака и ставит ее на место, чистит одежду и убирает ее в шкафы, затем до обеда она шьет или занимается другой полезной работой. Посуду после полдника она моет вместе с Евой и вытирает насухо, потом опять шьет или гладит, выполняет разные поручения и т. д. Ваши башмаки она должна регулярно чистить перед ужином, но вам надо вовремя снять их, равно как и шерстяные платья, чтобы она могла содержать их в надлежащем виде. После ужина она опять вместе с Евой моет посуду. По пятницам она регулярно стирает детское белье, которое гладит в понедельник (кухонные полотенца — раз в две недели). В субботу — генеральная уборка, не забудь сразу предупредить ее о строжайшей экономии света и газа, о необходимости тщательно закрывать двери (в особенности на черную лестницу и в сад) и аккуратно обращаться с тряпками для протирания пыли, которые она должна еще и штопать. […] Она получает пятьдесят пять марок, Элиза и Муме — по шестьдесят, Ева — шестьдесят пять».
Хозяйка дома крайне педантична. «Элиза протерла пыль? Надо вытирать пыль во всех комнатах, и только при дневном свете. София должна все тщательно убрать перед своим уходом, чтобы у новенькой не сложилось дурное впечатление». В конце письма она еще раз напоминает детям: «Будьте все по-настоящему аккуратны, в особенности мальчики, и чтобы все-таки ванна всегда была чистой».
Достойный внимания документ — не столько из-за перечисленных обязанностей, которые, видимо, не превышали обычных требований к прислуге, сколько прежде всего из-за того, как подобные указания учат воспринимать человека лишь с точки зрения его полезности, сводя до минимума интерес к нему. Любопытно, как такие установки могут сказаться на становлении мировоззрения пятнадцатилетней девочки? Разве они не развивают и без того свойственную ей склонность к высокомерию и заносчивости? К тому же со стороны отца — судя по его дневниковым записям — нечего было даже ожидать каких-то корректировок поведения Эрики: «Переговоры К. с „компаньонками“. Какая-то супруга дрезденского тайного советника. Обедневшее среднее сословие подходит для таких работ как нельзя лучше, и на деле действительно практичнее нанимать именно их, нежели простой народ, чье правовое сознание и человеческие качества не доросли до идей социалистического просветительства» (28 июня 1921 года). За две недели до этого «простой народ» — неважно, по какой причине — бросил в беде своего хозяина: «Вся прислуга уволилась. Этот подлый сброд вызывает к себе отвращение и презрение» (15 июня 1921 года).
Естественно, подобные темы обсуждались и за семейным столом, и родители не скрывали от детей, в особенности от старших, своего отношения к таким вопросам — так что же можно было ожидать от детей, вплотную столкнувшихся с этой стороной жизни, как не проявления такого же высокомерия, и почему бы им тогда не считать себя и свои прихоти мерилом всех вещей?
Сознание того, что на общем фоне они представляют собой нечто исключительное, выдающееся, особенно сильно проявлялось в характерах Эрики и Клауса, и дружба с соседскими детьми еще больше укрепила это чувств во: Грета и Лотта, Рикки и Герта (которая, собственно говоря, не совсем подходила для их компании, поскольку была старше) носили знаменитые фамилии, равно как и отпрыски семейства Манн. Их отцы: дирижер Бруно Вальтер, известный германист и литературовед Роберт Хальгартен (его жена Констанция, мужественная пацифистка, была известна во всем мире как поборница женских прав), а также историк Эрих Маркс — почти в одно время с Маннами построили в Герцог-парке шикарные виллы; они обладали достаточными средствами, чтобы не только обеспечить беззаботное существование своим семьям, но и жить на широкую ногу; получить приглашение в их дома означало общественное признание и почиталось за большую честь.