Ребята, выросшие и воспитанные в похожих условиях, после возникшей было поначалу неприязни из-за оскорбительных насмешек со стороны отпрысков Маннов, быстро устраненной миротворческими увещеваниями по телефону Кати Манн, вскоре подружились и создали театральную труппу, члены которой одновременно составляли и разнузданную «банду» — и то и другое, по крайней мере, принимая во внимание возраст участников, было на удивление отменного качества.
Объединение под вывеской театра потребовало от подростков изобретения претенциозного названия: «Любительский союз немецких мимиков». Его авторами были Клаус, Эрика и Рикки, они же субсидировали и первый спектакль — «Гувернантку» Кёрнера. Премьера состоялась в доме Маннов, однако был уговор, что следующие постановки будут идти в домах других «актеров». Следом за первой пьесой сыграли «Портного Фипса» Коцебу и «Минну фон Барнхельм». Режиссером богатой персонажами лессинговской «Минны», возможно, была Герта Маркс, роли исполняли сестры Вальтер, оба сына Хальгартена, а также трое старших детей Маннов.
Призванные стать критиками и летописцами театра знаменитые отцы актеров по очереди, но добросовестно записывали в чистую тетрадь в клеточку свое мнение о спектаклях, о чем впоследствии охотно вспоминали в своих мемуарах. Если верить их свидетельствам, то, судя по всему, перевоплощение Голо Манна в даму в трауре явилось вершиной актерского мастерства, чего добилась и его сестра Моника в постановке «Bunbury»[62] Оскара Уайлда.
Историк Вольфганг Хальгартен, участник театральных представлений и старший брат Рикки, описал в своих мемуарах атмосферу, в какой проходили эти спектакли. Ее можно считать mutātis mutandis[63] постоянной для всех постановок «Союза мимиков»: «Спектакль шел в музыкальном сопровождении „Розамунды“ Шуберта; оркестром смычковых инструментов дирижировал Руди Моральт, и перед нашим „партером из королей“, к которому присоединялись еще некоторые знаменитости нашего города, среди них — крупный знаток истории искусства Генрих Вёльфлин [а также фрау Хедвиг Прингсхайм], на сцене разыгрывалось действо шекспировского „Много шума из ничего“. Герта Маркс была горделивой красавицей Оливией, Эрика Манн, звезда вечера, — пленительной Виолой, мой брат Рикки — человек с характером — играл Мальволио, а я, награждаемый аплодисментами дурак, исполнял песни, написанные для этого случая Бруно Вальтером. […] Особенно удалась сцена с болванами в исполнении Клауса и Голо […], который тогда еще шепелявил, что здесь было как нельзя кстати».
Да, можно вообразить себе воодушевление, царившее среди привилегированнейших из привилегированных, которые собирались тут на сцене и своим талантом, богатством фантазии, энергией и силой убеждения преображали все, что получили благодаря домашнему воспитанию, в собственную, ни с чем не сравнимую манеру игры, исполняя свои роли шутя, с долей художественных претензий и одновременно очень наивно. «Мы жили этим „Союзом мимиков“, — писала уже в 1929 году, по прошествии с той поры всего лишь нескольких лет, Эрика Манн, — но нашим родителям это не нравилось».
Как так? Быть может, мать боялась, что дети забросят из-за этого учебу в школе? Отнюдь не исключено, но сказать с уверенностью трудно. Свидетельств, подтверждающих подобную точку зрения, нет, однако планы Кати Манн — равно как и ее мужа — касательно будущего детей предусматривали серьезные профессии, но никак не артистическую карьеру. «Его [имеется в виду Клаус] мать и я, — писал Томас Манн директору школы в Обенвальде Паулю Гехебе в 1923 году, — не отказались от надежды, что в обозримом будущем он все-таки окончит гимназию, с тем чтобы после получения по-прежнему обязательной ученой степени заняться работой, которая была бы сродни его поэтическим наклонностям». По мнению отца, такую работу он мог бы найти в издательстве или в театре в качестве заведующего литературной частью.
Между тем такое беспокойство по поводу занятий детей было вовсе не беспочвенным, и в скором времени вмешательство в их жизнь оказалось по сути просто необходимым. Дело в том, что «Союз мимиков» был не единственным полем деятельности детей из Герцог-парка. Некоторые из них блистали талантами не только как члены театральной труппы, но и как участники «банды», возглавляемой Эрикой и Клаусом. Эрика к тому же была самой большой и неистощимой выдумщицей в этой клике, грозой для горожан и непревзойденным имитатором, умным, тонким стратегом и блестящим импровизатором, что всегда гарантировало успех любым их проделкам. Если поначалу они ограничивались смешными проказами, например назойливо приставали к прохожим, то со временем их действия стали принимать все более и более криминальный характер: на их счету были грабежи магазинов, анонимные телефонные звонки с угрозами. Дети напропалую лгали и обманывали, даже если в этом не было никакой надобности, и тем более ни секунды не колебались и не раздумывали и врали с большой изобретательностью и без зазрения совести, если речь шла об удовлетворении каких-либо их безотлагательных желаний. Эрика и Клаус вспоминают, как выпросили у родителей деньги якобы на путешествие в Тюрингский лес, а сами потратили их на то, чтобы подготовиться к ночным налетам в Берлине.
Один из их тогдашних друзей, В.-Е. Зюскинд, исполнявший второстепенные роли в «Союзе мимиков», выступая в 1963 году с речью по поводу восьмидесятилетия брата и сестры, Кати и Клауса Прингсхайм, упомянул об одной сцене, которая говорит о том, скольких душевных волнений и мук стоили матери тогдашние проделки старших детей. Зюскинд поведал о разговоре, состоявшемся в 1923 году с «вконец растерянной, рассерженной Катей Манн», которую он повстречал на мюнхенской Резиденцштрассе. «Обычно высокомерная и самоуверенная», она вдруг накинулась на него с исступленным криком, моля и заклиная его сказать, «какой кружок тогдашней „золотой“ молодежи столь пагубно влияет на старших детей, которые просто погрязли в пороках». Это была доведенная до отчаяния, выбившаяся из сил мать. Он неожиданно понял, «что такая насмешливая, не допускающая возражений, не ведающая снисхождения женщина, она скрывала свою драму даже от близких друзей дома и несла на своих плечах всю тяжесть оскорбленного материнского чувства».
Зюскинд был совершенно прав. Поведение ее «старших», их строптивость и своеволие действительно больно ранили Катины чувства. Тем не менее, это не могло убить в ней веру в здоровую сущность ее «талантливых чертенят». Во всяком случае, одно не вызывало сомнений: дети должны немедля уехать отсюда, их необходимо изолировать от ровесников-со-седей по Герцог-парку, а также вырвать из школьной среды, так и не сумевшей привить им интерес к учебе, которую они считали лишь обременительной обязанностью. Однако там, где дало сбой общепринятое классическое образование, при известных обстоятельствах могла помочь, по мнению матери, новейшая педагогика, основанная на концепции самостоятельной учебы в школьном коллективе под руководством чутких преподавателей. Быть может, «удастся воспользоваться факультативными занятиями в школе для одаренных детей» и сдать там экзамен на аттестат зрелости. Все тщетно! Преподавателям горной школы в Хохвальдхаузене не удалось преодолеть барьер между сестрой и братом и остальными воспитанниками. Пока родители еще тешили себя надеждой, что несмотря на некоторые трудности, поначалу вполне естественные, дети все же свыкнутся с новой жизнью и получат необходимые знания, подружки Клауса и Эрики из дома Вальтеров уже давно знали, что те в действительности не имели ни малейшего интереса ни к слиянию со школьным коллективом, ни к учебе, и, самое позднее, к началу летних каникул снова намерены оказаться в Мюнхене.
Такое отношение детей задело Катю Манн сильнее всех прежних неудач. Она тотчас сообщила Эрике, что из ее писем была уверена, что они с братом, несмотря на объективно неблагоприятную обстановку в школе, останутся, тем не менее, в Хохвальдхаузене, ибо там «во многих отношениях совсем не так уж и плохо» и так далее. А теперь она узнает от ее подружек совершенно обратное. «Думаю, я заслужила большего доверия и откровенности с твоей стороны. Я всегда доказывала тебе свою самую искреннюю любовь […] и надеялась, что наконец-то положен конец всякому вранью и изощренным хитростям».
62
«Бенбери». Так иногда по имени одного из «виртуальных» персонажей называют пьесу О. Уайлда «Как важно быть серьезным».