Эту версию косвенно подтверждают путанные записки личного слуги Магеллана, в которых утверждается, что после памятного избиения кока, расчувствовавшийся Магеллан, якобы, здорово набрался на камбузе, после чего отправился к себе в каюту и, поставив на карте в нужном месте обозначение вышеупомянутого острова, приписал сверху: «о. Кака-Кока». Потом он попросил слугу доставить ему в номер бутыль с ромом и корзину с закуской, после чего уже не просыхал до самого утра.
Противники такого наименования и, соответственно, сторонники Кука, в ответ на это заявляют, что, во-первых, при решении столь важной научной проблемы нельзя полагаться на записки какого-то полуграмотного юнги, который к тому же и сам, по слухам, был не дурак выпить; а, во-вторых, на подлинной карте Магеллана так много клякс, в том числе и на месте пресловутого острова, что с полной уверенностью можно разобрать только часть полного названия, а именно слово «Кака».
Поклонники Кука особенно упирают на то, что коков в истории было немало, а Кук, как известно, один. Спрашивается, кто более достоин быть увековеченным? Конечно, иные зажравшиеся гурманы, способные с завязанными глазами отличить гавайских креветок от гонконгских устриц, пожалуй, предпочли бы абстрактного кока вполне конкретному Куку. Но, слава Богу, на этом свете гурманы пока еще в численном меньшинстве, и потому остров по сей день носит вполне приемлемое наименование — Кака-Кука.
В этой связи интересно отметить, что никого никогда не волновало коренное название острова. А звучит оно в переводе с туземного примерно как «Бабатумба». К сожалению, это колоритное название прижилось пока только среди самих аборигенов.
Глава 2
Предание племени Айа-Гайа
Остров Кака-Кука мирно покачивался на волнах Тихого океана. В джунглях царила ночь. В черном небе дремали звезды.
Бануне, дочери вождя племени островитян, не спалось. Легкий ветерок ласково раскачивал гамак из веток, в котором покоилось ее гибкое тело; но ни колеблющееся ложе, ни стрекотание цикад, ни шуршание змей — не могли убаюкать девушку.
На черном небосклоне ослепительно сияла Луна, и Бануне вдруг вспомнилось древнее предсказание, что много веков передавалось из уст в уста среди ее сородичей.
И гласило оно, что настанет час, когда брюхатая Луна посмотрит с небес на Землю жутким взглядом, и приснится тогда самой красивой девушке из племени Айа-Гайа ЧЕЛОВЕК С ОБОЖЖЕННЫМ ЛИЦОМ. И будет он в полосатой шкуре и с надетой на голову черной пирогой. И спустится тогда чужеземец на священную землю Бабатумбы и станет он знамением несчастий и лишений для племени Айа-Гайа.
А что там будет конкретно — в предании тактично умалчивалось: не хотели, видно, гуманные предки запугивать своих потомков до смерти. Но и без того уже лет триста туземцы тряслись в ожидании прихода страшного человека с Луны. И так велик был их страх, что как-то при одном шамане повадились они убивать всех своих мало-мальски смазливых девушек; но, перебив половину, одумались (больно детишки стали получаться страшненькие) и на том смирились, зажарив самого шамана на жертвенном вертеле, чтобы не советовал впредь, что взбредет в голову.
Бануна смотрела на Луну с боязливым предчувствием чего-то нехорошего. Что-то должно было случиться. И именно в эту ночь. У Луны было очень большое брюхо, самое большое, какое только может быть. Более крутое брюхо Бануна видела разве что у Сварливой Нгугены, когда та собиралась принести сразу шестерых детенышей.
И девушка вдруг подумала, что в этом лунном брюхе вполне мог бы сейчас разместиться загадочный человек с обожженным лицом.
Луна светила так ярко, что у дочери вождя начали слезиться глаза. Бануна смежила веки, потом открыла вновь — и в ужасе затрепетала.
За эти мимолетные мгновения с обликом Луны произошла удивительная перемена. Казалось, она вдруг стала насквозь прозрачной, и в ней, свернувшись клубком, затаился плод какого-то странного существа.
Призрачный младенец медленно вращался во внутренностях Луны, как в материнском чреве. Но вот он обратил к Земле свое лицо.
Это было ОБОЖЖЕННОЕ ЛИЦО С КРЮЧКОВАТЫМ НОСОМ!
Страх сковал мышцы Бануны. Она не могла заставить себя ни закричать, ни шевельнуться. Мелкая дрожь ее тела передалась гамаку, и он стал раскачиваться под ней, грозя скинуть девушку на холодный песок, кишащий ядовитыми насекомыми.
Бануна лежала, вжавшись в прутья своего ложа, вцепившись скрюченными пальцами в его шершавые борта и не могла отвести глаз от страшного лица, взирающего на нее с небес. Это лицо было вдоль и поперек испещрено глубокими рубцами и отливало восковой бледностью незахороненного трупа.
Бануна заметила, как на этом лице вдруг четко обозначилась кривая, безобразная улыбка, и ей показалось, что она слышит таинственный шепот, называющий ее имя.
Внезапно голова наверху стала стремительно увеличиваться, вырастая за пределы Луны, заполняя собой все большее пространство неба, заслоняя звезды.
И девушка из племени Айа-Гайа вдруг поняла своим крошечным мозгом, что страшный человек приближается и совсем скоро окажется подле нее (а может быть, и на ней).
Но как бы то ни было она ничего не могла с собой поделать и продолжала все также безмолвно раскачиваться в своем гамаке, ожидая неминуемой смерти.
И вот на голове призрака уже стала различима черная пирога, и постепенно вырисовывалась туловище, укутанное в красно-зеленое одеяние.
На его лицо легла зловещая полосатая тень. Это была рука с огромными когтями! Человек неторопливо почесал ими свою щеку, и в следующее мгновение его уродливые пальцы потянулись к девушке, как будто готовясь разодрать ей грудь и вынуть из нее трепещущее сердце.
Человек с обожженным лицом был рядом.