— Ну, Джек, ты несправедлив к Софи: любовь к ней уже само по себе есть признак хорошего образования. Уж в этом-то смысле тебя смело можно отнести к образованным людям. Помимо прочего, адвокаты славятся как плохие мужья из-за своей привычки болтать без умолку, в то время как вы, моряки, приучены к беспрекословной исполнительности, — заявил Стивен.
Стремясь развеять гнетущее настроение Джека, он добавил:
— Гиральд Камбрейский утверждает, что обитатели Оссори[59] умеют по своему желанию превращаться в волков.
Стивен вернулся к своим криптограммам, но совесть его была неспокойна: он настолько погрузился в свои личные дела — надежды на Мадейру, уверенность насчет Лондона, — что совершенно не уделял внимания беспокойству Джека. А беспокойство это, как и его собственное, росло по мере того, как расплывчатое дотоле счастливое будущее обретало все более зримые очертания. Его тоже угнетало ощущение, что это великое счастье — путешествовать месяц за месяцем, приближаясь к заветной цели, скоро подойдет к концу. Это ощущение вряд ли можно было назвать предчувствием несчастья, скорее неким смутным беспокойством, природу которого ему не удавалось определить.
«Какая несчастливейшая догадка, — подумал Стивен, вспоминая слова Джека о пасторах. «Absit, o absit omen»[60], — ибо самым страшным из его собственных суеверий, благодаря поколением предков, было называть имя.
Он застал капеллана одного в кают-компании, занятого решением шахматной задачи.
— Скажите, мистер Уайт, — обратился он к нему, — среди лиц вашего сословия не приходилось ли вам знавать некоего мистера Хинксли?
— Чарльза Хинклси? — переспросил капеллан, вежливо склоняя голову.
— Именно, мистера Чарльза Хинксли.
— Да, я хорошо знаю Чарльза Хинсли. Мы с ним вместе учились в Магдалене; играли в карты, совершали долгие прогулки. Превосходный компаньон: ни зависти, ни тщеславия — его очень любили в университете. Я гордился своим знакомством с ним. Превосходный знаток древнегреческого к тому же, и с хорошими связями — настолько хорошими, что сейчас у него целых два прихода, оба в Кенте: первый является одним из лучших в графстве, да и второй быстро богатеет. И знаете, я не сомневаюсь, что никто из нас не завидует ему, даже те, кто не получил бенефициев. Он отличный проповедник на свой спокойный, немажорный лад. Посмею предположить, что в недалеком будущем он станет епископом, и тем лучше для нашей церкви.
— Нежели у этого джентльмена нет недостатков?
— Ну, наверное есть, — ответил мистер Уайт, — только я, честное слово, не могу ни одного припомнить. Да и будь он даже вторым Шартром, люди все равно любили бы его. Он из тех высоких, симпатичных парней, которые не блещут остроумием и не балагурят, зато им всегда рады в любой компании. Не понимаю, как только ему удается до сих пор избегать брачных уз: заброшенными в его адрес чепчиками можно обставить средних размеров магазин. При этом, насколько мне известно, он ничего не имеет против брака, просто ему нелегко угодить.
Теперь дни летели словно птицы: каждый сам по себе был долгим, но как быстро они складывались в недели и декады! Как бы стремясь компенсировать противные ветры и штили пути в ту сторону, пассат гнал фрегат за экватор и далее не север почти без передышки, и вот уже по правому борту открылся пик Тенерифе: сияющий треугольник, накрытый своим персональным облаком. До него было около ста миль.
Первоначальное нетерпеливое желание добраться до Мадейры ни в малейшей мере не ослабело: ни на мгновение не прекращал Джек гнать свой хрупкий корабль под всеми парусами и на пределе возможного. Но и Обри и Мэтьюрин оба ощущали нарастающее беспокойство — страх от предстоящих событий вперемежку с предвкушаемой радостью.
Остров виднелся на севере на фоне предгрозового неба; еще до заката он скрылся за пеленой дождя — настоящей стеной воды, обрушившейся из низких туч, и пробивающей себе канавки в свежей краске бортов фрегата. А по утру перед ними распростерся рейд Фуншала, полный кораблей, а за ним — прекрасный белый город, раскинувшийся под кристально-голубым небом. Фрегат «Амфион», военный шлюп «Бэджер», несколько «португальцев», «американец», бессчетное количество тендеров, рыболовных и прочих мелких судов, а в дальнем конце гавани — три «индийца» со спущенными на палубу реями. «Лашингтона» среди них не было.