Николс… Это совсем другое дело. Единственное относительно бледное лицо в этом жизнерадостном круге. Черноволосый, сдержанный, не из тех, кого можно легко подчинить. На этом регламентированном, слегка формальном празднике он смотрелся бы как скелет, если бы не его очевидные попытки изобразить веселье. Но печать несчастья застыла у него на лице, а проявленное пристрастие к портвейну не сулило ничего доброго. Стивен познакомился с ним год назад в Гибралтаре, еще они обедали вместе с Сорок вторым пехотным в Чатэме: в тот день Николса, распевающего, как кенар, унесли на корабль. Но это было прямо перед его женитьбой, и парень, очевидно, находился в состоянии нервного возбуждения. В те дни у Стивена сложилось о нем мнение как о типичном морском офицере, не слишком далеком, но приятном в общении: один из тех, кому удается естественно сочетать хорошее воспитание с неизбежной грубостью профессии, при этом отделяя одно от другого переборкой.
Типичный морской офицер… Это выражение не лишено смысла, но как его вычленить? В любом собрании моряков вы можете встретить нескольких, от которых все прочие являются только разновидностями: но как этого мало, чтобы окрасить целую профессию! Окрасить — угадать тональность… Навскидку Стивен вряд ли мог вспомнить больше дюжины из тех сотен, с которыми сводила его судьба: Дандас, Риу, Сеймур, Джек, ну еще Кокрейн. Хотя нет, на берегу Кокрейн ведет себя слишком заносчиво, чтобы быть типичным. Слишком горд собой, сознанием собственных заслуг, слишком одержим своей шотландской страстью к обидам. А тут еще этот злосчастный титул, висящий у него на шее — драгоценный жернов. В Джеке было что-то от Кокрейна: неутомимое рвение к власти, стремление всегда быть правым, но Джека это не портит, да и за последние годы он сильно изменился.
Что же можно принять за константы? Способность жизнерадостно переносить трудности, умелую исполнительность, открытость в общении, искренность. Чем из этого списка они обязаны морю, общему своему стимулу? Или это выбор профессии становится результатом схожего склада ума?
— Капитан двинулся в путь, — прошептал сосед, толкнувший Стивена в плечо и наклонившийся к его уху.
— Ага, так и есть, — промолвил Стивен, поднимаясь. — Он снялся с якоря.
Они не спеша поднялись по трапу. Теперь, когда ветер окончательно стих, на палубе стало еще жарче, чем внизу. По левому борту в воду опустили парус: подтянутый по краям, в середине он провисал, образовывая подобие бассейна, и полкоманды плескалось внутри. Справа по борту, милях примерно в двух, лежали скалы — совсем теперь непохожие на корабль, но по-прежнему ослепительно белые от самого уреза воды до вершин, самая высокая из которых вздымалась футов на пятьдесят. Такие белые, что на их фоне пена прибоя казалась кремовой.
Над головой парило облако из олуш, с вкраплением темных, не таких крупных крачек. Время от времени какая-нибудь олуша отвесно врезалась в воду, поднимая фонтан как от четырехфунтового ядра.
— Вы не одолжите мне подзорную трубу, мистер Баббингтон? — воскликнул Стивен. Некоторое время он пристально рассматривал остров.
— О, как бы я хотел очутиться там! Джек… то есть, капитан Обри: нельзя ли дать мне шлюпку?
— Дорогой мой доктор, — сказал Джек, — уверен, вы не стали бы просить об этом, если помнили, что сейчас воскресный вечер.
Вечер воскресенья считался священным. Это был единственный выходной для моряков, если не вмешивались ветер, погода и козни неприятеля, и выходной этот подготавливался адовыми трудами в субботу и утро воскресенья.
— Теперь мне надо идти вниз, проверять эту проклятую подшкиперскую, — продолжил Джек, поворачиваясь спиной к разочарованию друга. — Вы не забыли, что мы собирались нанести визит мистеру Стэнхоупу?
— Я вас отвезу, если желаете, — произнес Николс секунду спустя. — Уверен, Герви выделит нам ялик.
— Как это милосердно с вашей стороны, — воскликнул Стивен, глядя Николсу прямо в глаза: немного во хмелю, но вполне владеет собой. — Буду бесконечно обязан. Позвольте мне захватить молоток, несколько коробок, шляпу, и я готов.
Они пробрались мимо баркаса, вельбота и одного из катеров к ялику — все шлюпки буксировались за кормой, чтобы доски не рассохлись под открытым солнцем — и налегли на весла. Веселый шум затихал позади, кильватерная струя прочертила стеклянную гладь моря. Стивен сбросил одежду, оставшись только в плетеной шляпе: он наслаждался жарой, и этот ритуал стал для него ежедневным с широты Мадейры. Кожа его с головы до пят была покрыта неприятными темными пятнами, первоначальный бронзовый цвет приобрел темно-серый оттенок: мылся он редко — да и пресной воды не было, — и морская соль покрывала его, словно пыль.