Возвращение к творчеству давалось Александру Бестужеву трудно, он понимал, что продолжение пройденного было уже невозможно в новых суровых условиях последекабрьской эпохи. «Я не знаю, что писать? Свет далек, историческое невозможно в этакой глуши», — признавался Бестужев. И все же вскоре его голос, казалось, навеки замолкнувший, донесся из Сибири до русских читателей. Бестужевские произведения без обозначения имени автора или под псевдонимами начинают появляться в печати.
В 1827 году Бестужеву разрешили печататься. Первые его повести «Испытание» и «Вечер на Кавказских водах» появились в журнале «Сын отечества и Северный архив» в 1830 году. Но это уже произведения в стиле классических повестей романтического журнала «Московский телеграф» — остросюжетные, занимательные, насыщенные стремительными диалогами, каламбурами, словесными фигурами. В них слились современная тема и витиеватый стиль «марлинизма», и близкий в свое время к декабристам критик Орест Сомов отметил в этих повестях «странную яркость слога», стиль «слишком изысканный» — словом, все основные черты зрелой прозы Марлинского, окончательно сформировавшиеся по нормам романтической эстетики, согласно требованиям редактора Н. А. Полевого.
Один из передовых русских журналов «Московский телеграф» стал для Бестужева главным литературным ориентиром, помогающим ему достичь своих целей и в то же время приблизиться к группе писателей-единомышленников, к влиятельному течению в литературе русского романтизма. Определяя свое отношение к романтику Полевому и его журналу, Бестужев пишет: «Я считаю «Телеграф» лучшим журналом, по убеждению».
Именно журналу Николая Полевого и его подписчикам и читателем в немалой мере был обязан своей популярностью Александр Бестужев, ставший известным всей читающей России под псевдонимом Марлинский.
По свидетельству современников, молодое поколение читателей, чьим вождем и идеологом был Н. А. Полевой, более всех любило и читало бестужевские повести: Оно жадно упивалось в «Телеграфе» повестями модного писателя Марлинского, окруженного в его глазах двойною ореолою — таланта и трагической участи». Поэтому имя это в 30-е годы прошлого столетия окутано было легендами и почти всеобщим поклонением.
Даже самая гибель Бестужева в схватке с чеченцами у мыса Адлер породили новые слухи и предположения — так привлекательна была эта сильная, самобытная и непосредственная натура, ставшая живым символом героического романтизма.
Александр Бестужев прожил короткую, поразительно яркую и богатую жизнь и сам говорил о ней: «В судьбе моей столько чудесного, столько таинственного, что и без походу, без вымыслов она может поспорить с любым романом Виктора Гюго».
Он был человеком пылкого воображения и поступка, увлечения, непосредственного порыва, и эта черта характера видна не только в его бурной, полной приключений жизни, но и в его романтической прозе.
Отметим, что оригинальная натура Марлинского привлекла внимание М. Ю. Лермонтова, слышавшего на Кавказе немало рассказов о погибшем писателе. В Грушницком наряду с чертами оригинала Н. Колюбакина есть и несомненное сходство с Марлинским; достаточно сравнить, например, восторг Грушницкого при производстве его в офицерский чин и известный многим кавказцам рассказ Марлинского о получении эполет: «Они восхищали меня до того... что я засматривался в зеркало до потери сознания, до безумия».
Повести Марлинского с их стремительным повествованием, приключениями, возвышенными романтическими героями, сильными чувствами и страстями воспринимались читателями как отдельные страницы из «романа жизни» самого писателя, умевшего чувствовать сильно и непосредственно и рассказавшего об этом в своих творениях. Да и сам Марлинский говорил в повести «Фрегат Надежда»: «Моей чернильницей было сердце».
Читающая публика вполне оценила эту пылкую откровенность, так как чувства героев писателя были и ее чувствами. Более того, повести Марлинского оказали ощутимое влияние и на реальную русскую жизнь, ибо его героям начинали подражать, даже говорили их фигурным слогом.
Лермонтов в образе Грушницкого («Герой нашего времени») показал тип фанатичного читателя повестей Марлинского, всю свою жизнь выстроившего в стиле персонажей своего кумира. Позднее молодой Лев Толстой (в «Набеге») и Тургенев (в повести «Стук... стук... Стук!») также описали это характерное превращение стиля литературы «неистового» романтизма в стиль жизни и мысли реальных русских людей, то есть в общественное явление. Для многих Марлинский стал учителем жизни, высказавшим все «тайны сердца».