Гриц был явно обессилен своей атакой, как маг после мощнейшего заклинания. Кроме того, несмотря на холерический приступ праведного гнева, он был мудр и опытен и даже в такой эмоциональный момент мог найти в себе силы прислушаться к мнению коллеги.
— Говори, Сонечка, продолжай.
— Так вот, Вера попросила у нас помощи и руководства в доведении своего замысла до конца. Это тоже соответствует нашей идеологии. Умри, но сделай до конца. Кроме того, Гриц, я тебе снова возражу. Восьмой класс — это ещё и класс самоопределения. Ребята ходят на спецкурсы, выбирают себе кафедру на будущий год. Вера хочет попробовать себя на соцгуме, хочет заняться пониманием людей через написание художественных произведений.
Катя оторвалась от талмуда и удивлённо вскинула брови. Гриц тяжело вздохнул.
— Всё это так, Соня, Паша. Паша, прости, я, наверное, был неправ, — при этих словах Грица Азамат энергично покачал головой. — Но вы поймите, вы сейчас рушите систему, которая создавалась и проверялась годами. Вам надо было бы сначала во всё вникнуть, а потом что-то менять по-своему. Я разве из-за вдохновения весь этот шум поднимаю?
— Вдохновение очень важно, — вдруг сказала Марина. — Без вдохновения как жить? Тоска заест на кабале.
— А с вдохновением вдохновенно провалишь учёбу, вылетишь из школы и куда дальше? Ещё один нищий писатель? — включилась Маша.
— Вот именно, — неожиданно поддержал Машу Гриц.
— Я уже ничего не понимаю, — сказал Павел.
— А ты, Паша, не о вдохновении думай, не о творчестве, а о конкретном человеке, о Вере Александровой. Что даст ей этот проект и твоя помощь? Чему ты помогаешь? Не все двери нужно открывать.
Во время наступившей короткой паузы Гена пробежался по рядам, раздал препам работы и вернулся к двери, чтобы узнать, чем закончит Гриц.
— Знаете, коллеги, с чем мы столкнулись в первые годы, когда заработала наша система? Наши дети, талантливые, гениальные, умные, выходили в этот мир после школы и там загибались. Да, мы создали идеальную школу, в которой детям было хорошо, трудно, но хорошо. Но мы не готовили их к тому, что ждёт их за стенами школы. И тогда мы решили создавать напряжение, чтобы закалить их перед этим неизбежным прыжком в реальный взрослый мир. Идеология шестого, седьмого и восьмого — это и есть напряжение, которое нужно детям, чтобы они стали сильными и не погибли. Творчество должно идти как награда после серьёзных усилий, после безжалостного отношения к себе.
— Я ещё не согласна, но уже начинаю понимать, — сказала Соня.
— А такое понимание, Сонечка, приходит с опытом, — продолжил Гриц. — Когда твой гениальный ученик спивается, или кончает жизнь самоубийством, или бросает мехмат, будучи четырёхсотбалльником по ЕГЭ. Мы должны научить наших детей работать и не жалеть себя, а потом — заниматься свободным творчеством. Вы знаете, что Фаулз долгое время преподавал историю в университете, чтобы кормить семью, и только в зрелом возрасте занялся чистым писательством? У него к тому времени был уже дом, счёт в банке, гарантированная пенсия, автомобиль.
Учитель Павел не скрывал своего удивления. А Гриц говорил дальше.
— Вы знаете, сколько всякого продажного дерьма написал и продал Лукьяненко, пока не скопил денег и не смог писать то, что ему хочется, по вдохновению? Знаете? А я знаю — лично от него!
— Гриц, я понимаю твои тревоги, — сказала Соня. — И меня, откровенно говоря, всё ещё поражает, как ты болеешь за каждого ученика. Так что же нам делать с Верой Александровой? Как поступить правильно?
Гриц явно иссяк. Он поднялся, собрал свои вещи со стола. Его большие сильные руки заметно дрожали.
— Коллеги, можно я пойду? Примите решение по Вере без меня. Паша, прости, ты во многом прав.
Препы молча проводили взглядом Грица. Вслед за ним вышел Гена.
— Предлагаю такое решение, — подытожил Азамат. — Я побеседую с Верой о нашей идеологии максимума и о приоритетах, постараюсь убедить. Ситуацию с учёбой буду курировать лично. Насчёт романа и творчества будем действовать очень осторожно. Соня, Паша, давайте не форсировать события, держите меня в курсе и не требуйте от неё какого-то стахановского графика. Пусть сначала закроет долги. И вопрос о соцгуме до этого момента не поднимаем. Через неделю снова обсудим эту ситуацию и будем решать, что делать дальше. Все согласны?
Никто не возражал.
— Переходим к обсуждению будущего пакета, потом пойдём на перерыв, — провозгласил ведущий педсовета.
Азамат сел за парту, чувствуя, как наваливается усталость. Он закрыл лицо ладонями и продолжительно вздохнул.
***
О симпатии к чёрным очкам и военным мундирам
Он закрыл лицо ладонями и продолжительно вздохнул. Марк Аврелий Фрегат Мельчор делал так всегда в минуты крайней опасности. Он умел останавливать время. И черпать силы в этой заминке. И становиться бесчувственным. И тогда всё дальнейшее не только не имело значения — он даже не помнил, что было. Тогда те, против кого он возводил эту защитную стену, укреплялись в убеждении, что Фрегат туп, туп безнадёжно, по-звериному, что он, возможно, даже и не человек. Обычно, ещё до школы, он закрывал ладонями лицо, вбирал голову в плечи, садился на корточки, округлял спину, топорщил лопатки — и время останавливалось. А потом, неумолимо тягуче, как в замедленной съёмке, на его плечи обрушивался первый удар. Он действительно ничего не чувствовал, лишь после, когда Кира заставляла его снять грязную разорванную футболку и осторожно прикладывала к рубцам ватку, смоченную перекисью водорода, боль возвращалась, заставляя Фрегата поёживаться и восклицать «Вау!». Уже тогда он много читал и из одной книжки узнал, что в древности монголы особо почитали коней с длинными неровными пятнами на спине: они думали, что это зачатки крыльев и что конь когда-нибудь станет драконом и поднимет их в небеса. И Фрегат говорил Кире, чтобы она не плакала, что рубцы однажды прорастут крыльями и он станет драконом, и вознесёт их ввысь, а затем они ринутся вниз и он — Фрегат прямо физически ощущал, как это будет — станет крушить и давить своими длинными сильными когтистыми пальцами их дома, детские площадки, школы, автостоянки, супермаркеты…
«Не надо, Фрегат, — говорила Кира, — давай попросту улетим».
В Колледже Виртуозов Магии все старые системы стали давать сбой. Но всё же в минуты крайней опасности Фрегат инстинктивно продолжал прибегать к ним, как ребёнок, которому уже объяснили, что Деда Мороза не существует, но который всё ещё ждёт от него исполнения заветного желания.
Марк Аврелий Фрегат Мельчор по прозвищу Падальщик закрыл лицо ладонями и продолжительно вздохнул. Время остановилось. Сквозь просветы между пальцами Фрегат видел застывшие в ярком безжалостном солнечном свете фигуры своих мучителей. Их было пятеро — все в спортивных костюмах (почему китайцы так любят эти ужасные синтетические спортивные костюмы!), рукава поддёрнуты до плеч, на крепких коричневых руках играют мускулы, ноги сгруппировались, готовые к прыжку, ступни пружинят, чёрные прядки волос прилипли к вспотевшим лбам, в воздухе стоит запах пота и насилия. Только у вожака (Падальщик хорошо знал его по прошлым стычкам, которые всякий раз затевали китайцы) была другая причёска — короткий ёжик, благодаря которому все бугры и неровности круглого, похожего на гигантский уродливый орех черепа выставлялись на всеобщее обозрение. Вожак звался Джекки Шуен, но, конечно же, у него было и нормальное китайское имя, по которому его вызывал к доске учитель в классе, чтобы отчитать как следует и поставить двойку по тригонометрии (всё это Фрегат живо воображал себе, когда бросал быстрые, как дротики, взгляды из-за закрывающих лицо пальцев). «Монголы дошли досюда, до северо-запада, и топтали вас, как яичные скорлупки, всех смели разом и всё устроили заново, вот что они с вами сделали». Из угла рта вожака торчала обсосанная зубочистка, он переместил её зубами вдоль пухлых губ и сплюнул на землю. Фрегата затошнило.