— Правда, Паш, одно лицо? — умилился Азамат. — Вера, а ты можешь надеть очки? Ну пожалуйста.
Вера, не всегда пользовавшаяся очками, порылась в рюкзаке, извлекла круглые — точно такие же, как у брата — очки в тонкой металлической оправе, водрузила на кончик маленького аккуратного носа, приобняла мальчика за плечи и оглядела компанию покровительственным взглядом. Сходство Веры и Лёши Александровых было поразительным.
— Вы как Пэвенси! — воскликнула крутившаяся рядом Тася из седьмого класса. — Одно лицо!
— Я же сказал, — подытожил Азамат, — маленький Вер.
Оглядев озорным взглядом своих восьмиклассников и сделав замысловатые пассы руками (это было фирменное Азаматовоупражнение на растяжку, в ходе которого суставы выгибались в обратную сторону, как на дыбе), он продолжил:
— А что, сегодня выступаете?
Вера кивнула.
— Ты — укулеле, Лёшка — клавишные?
— Ага.
— И петь будете?
— Да, — довольно ответила Вера.
Павел отметил, что на этот раз она надела простую и очень женственную розовую блузку без всяких надписей — крупной вязки, с рукавами-фонариками.
Понаблюдав за Азаматовой растяжкой, дети в восторге завопили:
— Азамат! Покажи, как ты руки вокруг себя перекручиваешь, не разнимая!
Азамат лукаво подмигнул Вере и спросил:
— Если покажу, скажешь, что петь будете?
Вера помотала головой:
— Нет, это секрет. Приходи на концерт — всё узнаешь.
— А как же твои хвосты? — вдруг спохватился учитель Павел. — Тебе уже можно играть на укулеле?
— Паша, не будь занудой, — сказал Азамат, к вящему восторгу детей подняв ногу над головой и делая шпагат в воздухе, — у нас же не тюрьма всё-таки.
— Но… — начал было Павел, но Вера перебила его:
— У меня осталась только алгебра. Володя назначил дедлайн на после каникул. Так что всё законно, Паша.
Павел не успел ничего ответить — из 409-го вылетели дежурные шестаки и увлекли Азамата за собою. Восьмиклассники вместе с Маленьким Вером, углядев, что Лена открыла дверь в мучительскую, устремились туда, смешавшись с другими ешками — детьми и препами. Во внезапно — и ненадолго — опустевшем холле на Павла, как коршун из засады, налетел Игорь Маркелов.
Этот старшеклассник вызывал у разных людей, детей и взрослых, самые противоречивые чувства в диапазоне от ненависти до глубокой симпатии. Павлу Игорёк нравился, кроме прочего, и по чисто субъективной причине: Маркелов был первым человеком, который встретил Павла в новой, и такой необычной, как скоро выяснилось, школе.
— Послушайте, Павел, как бишь вас по батюшке…
— Алексеевич, — улыбнулся учитель Павел.
— Павел Алексеевич, — голос Маркелова заметно дрожал и стал совсем тонким — признак сильного волнения. — Вы знаете, что у меня есть права, что я в суд подать могу в конце концов?
— Можешь, однозначно.
Убедившись, что никто не оспаривает его права, Игорёк заметно успокоился и заговорил медленнее:
— Я требую, чтобы это убрали.
Он подошёл к стенду, на котором располагалась «Ерундень» и ткнул пальцем в Иришкину заметку.
— Почему?
— Я не хочу, чтобы про меня что-то писали в газете. Я не давал своего согласия. У меня есть права. А вы не имеете права. Я могу в суд подать!
Учитель Павел заметил, что их разговор начинает привлекать внимание. Со стороны за ними с интересом наблюдал молодой математик Коля Маслов.
— Отчего же ты решил, что заметка именно про тебя? Тут ни разу не упоминается твоё имя, — миролюбиво произнёс Павел, на что Игорёк импульсивно вскинул руки и воскликнул:
— Так это и ежу понятно! Кто ж это ещё может быть! — и он ткнул пальцем в Настин рисунок. — Это ж я — вам любой скажет, Павел Алексеевич, простите меня за грубое выражение.
— И что ж тебя так обидело? Ни в заметке, ни в рисунке нет ничего оскорбительного, за этим я строго слежу. А что насчёт узнаваемости образа — извини, ты известный человек, ведёшь в школе публичную жизнь, шума много поднимаешь и хочешь, чтобы о тебе в газете не появилось ни словца?
— Именно, Павел Алексеевич!
— Это невозможно, это как если бы президент страны потребовал, чтобы про него в газетах не писали.
Игорь растерялся, Павлу даже показалось, что он готов, как дошколёнок затопать ногами и завопить.
— Если вы эту заметку не снимете, я не знаю что сделаю! Я всю вашу газету порежу!
— А вот это уже подсудное дело, — заметил учитель Павел, — вандализм называется.
— Тогда я только эту заметку порежу, вы уж меня простите!
— Игорёк, давай так, — предложил Павел, — у нас есть правило: текст должен провисеть в газете один день, не меньше — потом можно снимать. Итак, заметка висит до завтра. Завтра, если у тебя ещё будут претензии, я её сниму.
— Я за себя не ручаюсь, Павел Алексеевич!
— Ну вот и договорились.
Истощённый эмоциями, Игорёк помчался вниз, на ходу громко разглагольствуя о своих правах, суде и планах по уничтожению Иришкиной заметки.
— Как ты думаешь, — спросил учитель Павел у Коли Маслова, — действительно порежет?
— Не-а, — ответил Коля, — не решится.
— Живёт газета! — вставила своё слово Лена, также наблюдавшая за сценой. — Какие страсти-мордасти.
— Да уж, — улыбнулся Павел.
***
Большие концерты в школе давали три раза в год: на День учителя, на Новый год и на Последний звонок. На них приходил директор, руководители всех трёх профилей, почтенные профессоры МГУ, преподававшие у математиков, уважаемые выпускники и, обязательно, основатель школы Николай Николаевич Константинов — небольшой древний старичок с ясными, умными и всё понимающими глазами. Говорили, что Константинов живёт прямо в школе. Что здесь, согласно старым советским сталинским планам, есть специально построенная квартира для директора, которую занимает Константинов, но никто не мог сказать, где точно она находится. Николай Николаевич действительно иногда возникал как бы из ниоткуда, подходил к ребятам, беседовал с ними, расспрашивал, проявляя удивительную осведомлённость в вопросах, интересующих молодёжь. Константинов, кстати, мог без предупреждения появиться и на каком-нибудь неформальном мероприятии вроде того, на который собирались теперь Александровы. Этот концерт организовали математики, страстные любители хороших песен под гитару. Концерт был посвящён Галичу, но можно было выступать с песнями и других авторов. Учитель Павел пробежал взглядом по листку А4, небрежно прилепленному к двери актового зала, прочитал, что Вера и Вер выступают седьмыми, и отправился в 416-й проверять давно залежавшиеся сочинения — чувство долга перевесило желание послушать концерт с самого начала. Павел не боялся пропустить номер Александровых: во-первых, 416-й кабинет был совсем рядом с актовым залом, а во-вторых — перед ребятами должна была выступать школьная рок-группа, так что невыносимый грохот ударных, гитарные рифы и сотрясание послевоенных школьных стен должны были сигнализировать о том, что пора переместиться ближе к сцене.