В гулкой тишине откуда-то снизу жалобно скрипнула дверь, а потом печально и покойно, как сама неизбежность, каркнула, пролетая над строениями двора, ворона.
Гром над Пустошью
В гулкой тишине откуда-то снизу жалобно скрипнула дверь, а потом печально и покойно, как сама неизбежность, каркнула, пролетая над строениями двора, ворона.
Кто-то поднимался по лестнице на четвёртый этаж, и учитель Павел понял, что он уже не один в ешкинской части школы. Его охватила лёгкая досада: он был ещё не готов встретиться и говорить с кем-либо, будь то школьник или коллега-учитель. Дело в том, что на осенних каникулах Павел невероятным усилием воли перешёл на новый режим: вставал в пять утра, а в школу приезжал к восьми, за час до начала пар. В это время особенно хорошо работалось, и Павел, к своему удивлению, обнаружил, что успевает подготовиться к занятиям, придумать хитрое домашнее задание или лингвистическую задачку «для борзых» и даже спокойно выпить чаю с какой-нибудь вкусняшкой. Особенно ценна была для Павла утренняя тишина. Он включал музыку, слегка прибирался на этаже, гонял буфетных дежурных, если они были и являлись в положенное время. Разговаривать, напрягаться для шуток и, тем более, серьёзных разговоров ой как не хотелось. Буфетные дежурные не в счёт: с ними и общение было дежурным — проследить, чтобы вымыли руки, надели шапочки, почистили овощи, перед тем как резать их в салат. Около половины девятого начинали подтягиваться ешки, но к тому времени Павел, уже раскачавшийся и окончательно проснувшийся, мог и болтать, и шутить, и соображать. А вот если кто-нибудь приходил раньше половины…
Павел взглянул на круглые часы, над которыми красовался огромный плакат с лицом Че Гевары — с той фотографии, где у него на берете ещё две скрещённые сабли, а не звёздочка. Восемь ноль пять. Пятница. Павел выключил разрывающую динамик айфона песню «Белый сокол». Перед ним стояла Вера Александрова.
Это было необычно для ешки-восьмиклассницы: подняться на четвёртый этаж до начала пар. Навигация в профиле была устроена так, что наверху, поближе к мучительской, обитали самые младшие — шестой и седьмой класс. А восьмиклассники, всё ещё относящиеся к средней школе с её играми, пакетами, лагерями и прочей движухой, но уже жаждущие независимости и отчасти покоя, переезжали в кабинет на первом этаже, где соседствовали с девятым классом. Были ещё два кабинета на третьем этаже — для старшеклассников. Короче, если восьмиклассник в начале девятого доходил до четвёртого этажа и если это была не Настя Порошина, заливавшая кипяток в особый термос-снаряд, чтобы в течение дня наслаждаться с друзьями чайной церемонией, то значит, у этого восьмиклассника было конкретное дело к конкретному человеку.
Вера Александрова улыбалась. Дэвид Линч со слуховым аппаратом на её серой футболке тоже как-то довольно и хитро щурился.
— Паша, я была в лагере «Кавардак». Это просто улёт! Огонь! Революция!!! …
— Зыко?
— Ага!
Вера разрумянилась, глаза сверкали, в руках — листы А4 с напечатанным текстом. Мельком Павел заметил, что Вера поменяла шрифт на более круглый — ComicSans? — и сделала поля пошире. Павла вдруг охватил первобытный восторг, знакомый всякому пишущему человеку, — когда ты чувствуешь, что происходит нечто, рождается на свет что-то оригинальное в прямом смысле этого слова, деревце даёт свой первый, именно свой, плод.
— Вера, давай чайку, — засуетился Павел.
Досаду и сонливость как рукой сняло. Вот они, толстые керамические чашки неправильной формы. А вот и печеньки, рафинад и соломка, выдаваемая в школьной столовой. Вера протянула свои тонкие музыкальные пальцы к кубику сахара и принялась грызть его, пока учитель Павел резал лимон, кидал в чашки пакетики любимого Грицом, и, кажется, только им, «Майского» чая, разливал кипяток. Вера захрустела соломкой, Павел нетерпеливо произнёс:
— Ну давай, рассказывай, про свой «Кавардак»! — а в голове крутилась дурацкая мысль: «Только бы буфетные дежурные не явились вовремя».
Вера отложила соломку, подула на чай, но пить не стала и принялась рассказывать, энергично жестикулируя:
— Самое главное в лагере — это творческие мастерские. Ты записываешься в одну из них и … творишь! Никакого режима нет, ловишь вдохновение, и однажды оно вдруг начинает качаться, как хвост у той собаки, про которую ты рассказывал. И в один прекрасный день или ночь — бумс! Просто прёт из тебя, бьёт фонтаном. Остаётся только сесть, схватить бумагу, ручку, карандаш, ноутбук — что угодно! — и писать. Записывать. Только бы не забыть чего-нибудь, не упустить. А знаешь, что ещё круче?
— Что может быть круче, Вера?
— Творить вместе. Мы так делали в музыкальной мастерской. В «Кавардаке» можно записаться сразу в три мастерские. Я пошла в две — в литературную и в музыкальную.
Рассказ Веры лился без остановки, Павлу оставалось только кивать, подливать чай да вставлять время от времени «ого!», «надо же!», «круто!».
— Теперь у меня своя группа. Я пишу стихи, и мы вместе сочиняем музыку. Названия пока нет. Вернее, есть дежурное — «У песочницы». Лёшка тоже с нами.
— А как твой роман, Вера? Как «Фрегат»?
Вера перевела дух, откусила от печеньки, собрала губами с ладошки раскрошившиеся кусочки, запила остывшим наконец чаем и продолжила:
— Вот из-за этого я и прибежала. Рассказать. У нас в мастерской был такой интенсив! И я вот что усвоила: когда пишешь, не надо читать другие произведения, особенно схожие по теме. Давид Гроссман — это моя ошибка. Он слишком силён, очень мощно влияет и тоже пишет про подростков.
— Но сама книга-то хорошая, — заметил Павел.
— Безусловно, но из-за неё я попала в болото. Или в лесную впадину.
— Поясни.
Вера засмеялась:
— Это же классика, Паша! Помнишь в «Хоббите» в ЛихолесьеБильбо забрался на дерево, чтобы осмотреться, и ему показалось, что лес без конца и края. А просто то место, где они с гномами очутились, было в лесной ложбине, или во впадине. Это физика.
— Значит, «Хоббита» можно читать, — лукаво улыбнулся Павел.
— Конечно, это же не про подростков — другая тема, — уверенно заявила Вера. — В общем, мы там, в литературной мастерской, делали всякие упражнения, чтобы раскачать воображение, раздвинуть барьеры и начать писать. Кстати, все очень оценили твои слова насчёт того, что надо текст довести до конца. Что надо не опускать руки, и в какой-то момент роман начнёт сам себя сочинять. А ты только будешь записывать.
Павел кивнул. Это было не совсем то, что он имел в виду, но всё же приятно не оказаться в роли скромного сельского учителя на фоне великих талантов из лагеря «Кавардак». Впрочем, тут же явилась и ложка дёгтя. Вера, прищурившись, произнесла:
— Но иногда надо всё же бросить свой роман. Возможно, даже буквально — выбросить на помойку. Если он тебя тянет на дно. Только трудно различить, выбрать.
— Что даст тебе крылья, а что утопит?
— Да! — с жаром сказала Вера. — Мы учились это понимать. В нашей литературной мастерской.
— И? — нетерпеливо спросил задетый за живое Павел.