— И я решила продолжать. И даже написала новые главы. Мне кажется, да и другие так говорили, что я нащупала свою линию.
— Ты показывала «Фрегат» в этой литературной мастерской? — неожиданно Павел ощутил ревность и даже боль.
— Да. Мы его обсуждали. А в чём дело? Разве это не моё… детище?
Ещё одно словечко из тезауруса.
— Конечно, твоё, Вера. Неоспоримо. Но это ещё и проект в «Газете», помнишь?
— Конечно, помню, Паша. И хочу писать дальше, как договаривались. Хочу работать. У меня прямо всё кипит внутри!
Павел, почувствовав облегчение, откинулся на спинку стула и, не рассчитав, стукнулся затылком о стенку мучительской.
— Всё нормально, продолжай! — сказал он Вере, вскочившей, чтобы бежать за аптечкой или льдом — за чем там нужно бежать, когда преп пытается прошибить башкой кирпич?
— Ну ладно, — Вера снова села и отхлебнула чаю. — Я написала новые главы. О малом народце, о товарищах и о Хорьке. О Хорьке буду дальше писать.
Вера протянула Павлу листы А4, которые во время чаепития и разговора то сворачивала трубочкой, то разворачивала, то клала на стол. Павел заметил, что Вера хочет о чём-то спросить.
— Вера? Что такое?
— Да, есть вопрос. И с Соней тоже хочу посоветоваться.
— Само собой.
— Я дошла до такого места, где начинается жесть. Настоящая. Жестокость. Не знаю, где нужно останавливаться.
— Ты почувствуешь, — уверенно сказал Павел. — После «Кавардака» уж точно. Но дам тебе и конкретный совет. И думаю, Соня меня в этом поддержит. Не надо вызывать у читателя чувство тошноты и омерзения. Вот где барьер для писателя, склонного к ультрареализму.
Вера вопросительно подняла брови.
— К жести.
— Здорово, коллеги! — в мучительскую стремительно ворвалась Настя Фаронова, учитель истории, которую многие шестаки совершенно искренне называли Фараоновой.
Настя, взмахнув длинной русой косой, проскочила мимо Павла и Веры в заднюю комнатушку, уселась за компьютер и уже оттуда крикнула:
— Принтеры работают? Бумага есть?
— Не знаю, — просто ответил Павел.
— А кто дежурный преп?
Дежурный преп, согласно решению педсовета, должен был прийти в полдевятого, проверить принтеры и принести, если нужно, бумагу, которую приходилось клянчить у охранника под неизменное: «Вчера ваш Гена целую коробку взял. Где она?»
Настя выскочила из каморки и стала пристально изучать расписание, висящее на двери мучительской:
— Та-а-ак. Сегодня пятница. Дежурный преп… Оба! Настя.
Павел и Вера рассмеялись, а Настя выбежав в холл, провозгласила:
— Зайцы мои! Семиклассники могучие! Пойдёмте за бумагой! — и в сопровождении парочки вымахавших за последнее время выше Азамата ребят ринулась на первый этаж.
Вера набрала воздуха, чтобы сказать что-то ещё, но ей помешали явившиеся наконец дежурные, вывалившие на стол картошку в комьях чёрной земли, раздавленные помидоры, сырую куриную грудку и прочие яства. Павел и Вера наскоро убрали со стола и ретировались в дальний конец холла. Оставалась четверть часа до начала первой пары.
— Вера, ты рассказывала обо всём этом Азамату? — спросил Павел.
— Конечно. Я ему даже больше рассказала.
— Что же ещё?
— Я хочу уйти из школы. В следующем году. Не хочу тратить время и силы, особенно в самый творческий период жизни, на то, что явно не моё. На физику, алгебру, матан, прогу.
Что угодно другое можно было предвидеть, но только не это. Слова, в общем понятные и нормальные, прозвучали шокирующе, как удар грома в разгар ясного летнего дня над Пустошью.
========== Глава IX Ход Серафином ==========
Что угодно другое можно было предвидеть, но только не это. Слова, в общем понятные и нормальные, прозвучали шокирующе, как удар грома в разгар ясного летнего дня над Пустошью.
Хочешь пойти со мной? Будем дружить?
Марк Аврелий Фрегат Мельчор по прозвищу Падальщик сделал шажок в сторону мальчишки.
— Ты ведь Хорёк? А как твоё настоящее имя?
Райхгольд сказал, что ключ к управлению человеком — его имя. Впрочем, то же говорил и Врель, только он употреблял слово «сердце».
— Серафин, — ответил Хорёк.
— Ты знал, что я тоже прячусь в библиотеке? Той ночью?
Хорёк сглотнул, переступил с ноги на ногу и кивнул.
— Молодец, что не выдал. Так что, пойдёшь со мной в Пустошь?
— Там опасно. Там синяя хворь.
— Посмотри на меня. Посмотри! — Фрегат подошёл к Хорьку вплотную и положил руки ему на плечи. Хорёк-Серафин взглянул ему в глаза и тут же отвернулся, смертельно побледнев.
— Со мной ничего тебе не будет.
Хорька вдруг отпустило. Он засуетился, зачастил:
— Да я! Конечно. Пойдём. Что с собой брать-то? Вода нужна? У меня фляга есть. Военная, китайская. Бутерброд с завтрака остался.
— Возьми лопату, Серафин. Жду тебя у забора за старой спортивной площадкой через десять минут.
И, круто развернувшись, Падальщик, не оглядываясь, пошёл прочь.
***
Всё было так просто, что даже разочаровывало. В положенный срок Хорёк стоял в густой траве у забора, то шкрябая подошвойпотрёпанной кеды голые икры, то переминаясь с ноги на ногу. В руке он держал старую ржавую лопату, позаимствованную из разбитой теплицы, в которой буйно разрослись помидоры, благодаря тёплому дождливому лету превратившиеся из обычных кустиков в тропический лес.
Подошедший Фрегат деловито огляделся по сторонам, убедился, что никто не наблюдает за ними, и отодвинул доску, висящую на одном гвозде. За забором был пустырь, усеянный осколками бутылок, проволокой и прочими железяками, мусором, оставленным людьми, и какими-то зловещими останками — окровавленными косточками с кусочками плоти, может, птичьими, может, кроличьими. Пустырь окружала невысокая гряда серых, поросших лишайником камней, за которой открывалась Пустошь с еле заметной стёжкой в высокой, густо-зелёной траве.
— Шагай строго за мной, — предупредил Фрегат. — И не шарахайся, если что увидишь или услышишь. По-любому тропинка здесь — самое безопасное место.
Вскоре оба путника затерялись в необъятном изумрудном море. Время будто остановилось, и даже солнце зависло в небе в одной точке.
Они шли долго. По сторонам проплывали переливающиеся, колышущиеся зелёные волны, перемежающиеся с синими пятнами разной величины. От пятен шёл дурманящий сладковатый аромат, в траве яростно, словно проклиная весь белый свет, стрекотали кузнечики. Постепенно синюшных прогалин становилось меньше, воздух очищался, а к кузнечикам присоединился ещё кто-то, будто успокаивающе повторявший нараспев: «Ки-и-р-р-дык! Ки-и-р-р-дык!» Фрегата вдруг охватила безотчётная радость. Он помчался вперёд по одному ему видной тропе, вскинув руки и задрав к небесам подбородок, и громко крича: «Э-ге-гей!» — «Э-гей! Э-гей!» — ответила Пустошь. Хорёк мчался за Фрегатом, потрясая ржавой лопатой и расправив плечи, подпрыгивая и брыкаясь, как козлёнок. Добежав до изумрудного холма, они, не сбавляя скорости, ринулись на вершину и там, повалившись на траву, принялись в шутку бороться. Крепкие объятия схватки, пыхтение, сопение. Хорёк оказался не таким уж слабаком — жилистый, гибкий и скользкий, как змея, он не позволял прижать свои лопатки к земле, а значит, не сдавался. Наконец Фрегат разомкнул пальцы, стискивавшие предплечья Хорька, тот тоже ослабил хватку, и оба повалились на спину.