Они увидели в море пиратский фрегат — и больше ничего. В подзорную трубу Михель Шредер разглядел, что у алжирца порваны в клочья несколько парусов. Других повреждений у фрегата, в момент взрыва, вероятно, стоявшего борт о борт с «Анн-Шарлотт», он не обнаружил.
— Жаль, — посетовал кто-то из матросов. — Даже фальшборт ему не проломило.
— И такелаж не загорелся, — протянул другой.
— Ничего, — сказал Михель Шредер, складывая подзорную трубу, — хватит с них и того, что добыча уплыла из рук.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Когда голландская почта принесла в Гамбург весть о захвате алжирскими пиратами восьми торговых судов, в городе началось столпотворение. Узкие улочки мгновенно заполнились высыпавшими из домов горожанами, и через час с небольшим площадь перед ратушей была запружена народом. Городская стража с трудом сдерживала натиск бушевавшей толпы. Гамбуржцы требовали призвать к ответу совет и адмиралтейство.
В доме братства мореходов тоже кипели страсти. Купеческая гильдия направила свои делегации в сенат, адмиралтейство и на биржу, чтобы высказать озабоченность по поводу нынешнего состояния и будущего морской торговли. Вслед за ними пришли жаловаться судовладельцы и маклеры страховых контор. Мало кто из них при этом беспокоился о моряках, которые могли погибнуть или угодить в плен к алжирцам: новую команду набрать было нетрудно. Но корабли, груз, страховые сборы и, не в последнюю очередь, выплаченный командам аванс — все это стоило денег, и немалых. К тому же потеря восьми кораблей, сколь бы ни была она тяжела сама по себе, нанесла еще и сокрушительный удар по репутации гамбургского торгового флота.
Мадридский резидент Ганзы господин Дельбрюгге направил любекскому сенату послание, в котором писал: «Скорбная весть о наших судах, захваченных на днях турками, и меня, и друзей наших в превеликое уныние повергла. В происшествии сием виню голландцев, кои чересчур поспешно с турками перемирие заключили. Нынче же и в испанских портах купцы не желают грузить товар» на ганзейские корабли». Любекцы не преминули поделиться этой новостью с соседями в Гамбурге. Из торговых контор в Испании тоже раздавались стоны: «Потеря восьми судов обернулась для нас полной потерей доверия, и почти никто не соглашается грузить товары свои на наши корабли.
Выгоду от сего англичане и голландцы немалую имеют, а сие есть по нашей коммерции сокрушительный удар».
Гамбургский консул в Нидерландах Леве ван Айтзема писал сенату о том, что генеральные штаты подумывают о продлении договора с турками, поэтому Гамбургу, Бремену и Любеку неплохо было бы присоединиться к этому договору в качестве союзников, о чем необходимо походатайствовать в Гааге. В противном случае морская торговля будет подвержена постоянной опасности.
Из-за Ла-Манша тоже приходили слухи о переговорах Англичан с беем, имеющих целью достижение долговременного перемирия. В Лондон отправился член муниципалитета Каспар Вестерман, чтобы там совместно с любекскими и бременскими депутатами вести переговоры о статусе Штальхофа — той самой ганзейской фактории в Лондоне, основанной еще в 1473 году, исконные права которой англичане теперь стремились всячески ограничить. Помимо этого господин Вестерман имел поручение ходатайствовать о присоединении Гамбурга к англо-алжирскому договору о перемирии. Одновременно в Гааге консул ван Айтзема от имени вольного и имперского города Гамбурга передал генеральным штатам послание с просьбой включить ганзейские города вообще и Гамбург в частности в договор с морскими разбойниками, если таковой предполагается заключить.
С англичанами гамбургские ратманы при этом особых надежд не связывали, как впрочем и с голландцами тоже. Все их усилия должны были прежде всего показать, что отцы города тоже не дремлют. Однако ни члены коммерц-депутации, ни судовладельцы, больше всех не дававшие адмиралтейству покоя, этим не удовлетворились. Уже загружался товарами для Испании следующий караван из семи «купцов», и его капитаны отказывались выходить в море без надежной охраны. О частных конвоирах никто уже и слышать не хотел. Коммерц-депутация со всей настойчивостью продолжала требовать у сената и адмиралтейства серьезно рассмотреть предложение Карфангера о постройке нескольких военных кораблей для охраны торговых караванов.
Сенат, адмиралтейство и парламент наконец взвесили все «за» и «против» и объявили судовладельцам, купцам и старейшинам гильдий шкиперов и матросов о своем решении, которое гласило: снарядить для охраны торговых кораблей, отплывающих в Испанию, два тяжелых фрегата. Часть расходов при этом берет на себя купеческая гильдия, другую — городская казна.
Карфангер, еще не вернувшийся из плавания в Новый Амстердам, обо всем этом не знал. Теперь, во всяком случае, он мог быть вполне доволен, если бы такой благоприятный поворот событий не был вызван столь драматическими обстоятельствами.
Не успели стихнуть бурные дискуссии и рассеяться толпы народа на улицах, как в город прибыли первые команды кораблей, захваченных алжирцами.
Капитаны судов во главе Симоном Рике с мужеством отчаяния пробивались сквозь разъяренную толпу к ратуше. И только когда городская стража вклинилась в людскую массу, расталкивая ее направо и налево, оттесняя народ в стороны древками пик, уже изрядно потрепанным капитанам удалось наконец добраться до дверей ратуши и скрыться за ней.
В ходе слушания дела в зале заседаний капитаны пытались свалить всю вину на команды, которые якобы подняли бунт и отказались сражаться. Один лишь Михель Шредер заявил, что команда его не подвела и что при благоприятном стечении обстоятельств им непременно удалось бы уйти от пиратов.
Заслышав это, Захариас Спрекельсен опять набросился на Томаса Утенхольта и Симона Рике.
— Ага, вот, значит, как было дело! Почему тогда на ваших судах, господин Утенхольт, такие никудышние команды, ежели вы беретесь конвоировать чужие?
Утенхольт, в свою очередь, принялся трясти Симона Рике.
— Я доверил вам мой превосходный корабль, а вы набрали на него не команду, а шайку трусов и бездельников! Живо выкладывайте, как было дело!
Симон Рике стал оправдываться: команда, мол, взбунтовалась не из-за него, а из-за штурмана, что это он все подстроил, а сам теперь науськивает толпу на площади против него, Симона Рике, и против остальных капитанов каравана.
— Так значит это штурман отказался повиноваться и подбивал команду на бунт против вас? — решил уточнить Дидерих Моллер.
— Да, ваша честь, точно так, как вы сказали, ваша честь. Этот штурман…
Бессовестное вранье Симона Рике прервал решительный голос, неожиданно раздавшийся у самой двери:
— Капитан Рике лжет!
Все обернулись. Кричавший протискивался к столу, расталкивая стоявших плечом к плечу шкиперов и купцов.
— Кто вы такой? — спросил Дидерих Моллер.
— Кто я такой? Да вы взгляните только на Симона Рике — его прямо трясет от одного моего вида. Так точно, почтенные господа, я и есть Хармс Гуль, штурман с «Морской ласточки». И вот что я вам скажу: точно так же, как сейчас, трясся Симон Рике, когда пиратские фрегаты шли нам наперерез. От страха он и пальцем не мог пошевелить, не то что кораблем командовать. Потому-то мне и пришлось взять командование на себя.
— Выходит, это вы отдали приказ спустить шлюпки и бросить корабль? — в упор спросил Томас Утенхольт.
Штурман расхохотался, однако быстро посерьезнел и рассказал, отчего караван стал легкой добычей пиратов. Не умолчал он и о том, как угрожал матросам оружием, пытаясь заставить их сражаться, и как ему помешал капитан.