— И вы полагаете, что караван мог бы успешно сразиться с берберийцами? — допытывался Дидерих Моллер.
— Тут многое зависит от того, есть ли вообще желание сражаться. Ясно одно: будь при караване хотя бы один военный корабль, было бы гораздо легче отбиваться от пиратов. А кроме того, в будущем неплохо было бы брать на борт каждого «купца» хотя бы с дюжину солдат из городской гвардии.
— На случай, если берберийцы полезут на абордаж, как я понимаю? — опять спросил Дидерих Моллер.
— И на этот случай тоже. Спросите-ка у голландцев, англичан или французов, кто у них осмеливается бунтовать на корабле, — отвечал Хармс Гуль, широко осклабившись. — Эта банда бездельников должна все время чувствовать, чем ей грозит неповиновение.
Шкиперы и судовладельцы одобрительно зашумели: К штурману подошел Томас Утенхольт и покровительственно похлопал его по плечу.
— Вот речь истинного моряка! Именно таким в моем представлении должен быть настоящий капитан. Все остальные — ни рыба, ни мясо. Ну как, хотите ко мне на службу? — И он как от назойливой мухи отмахнулся от Симона Рике, порывавшегося что-то сказать.
Собравшиеся начали понемногу расходиться, и вскоре зал заседаний ратуши опустел. Однако толпа на улице все не унималась, требуя выдачи горекапитанов ей на расправу. Судовладельцы и купцы, добро которых они погубили, даже не собирались брать их под защиту. Однако Дидерих Моллер как член муниципалитета не мог допустить самосуда над гражданами вольного города. Он подозвал служителя и велел ему вывести капитанов через потайную дверь, при этом наказал им на некоторое время, пока страсти не улягутся, покинуть пределы города. Один Михель Шредер не последовал за всеми, а отправился вместе с братом в погребок ратуши, чтобы там подо; ждать, пока толпа утихомирится.
Не успели они и пригубить из бокалов, как в погребок ввалился встрепанный Захариас Спрекельсен и сразу же накинулся на капитана Шредера.
— Ага, вот вы где, господин Шредер! Сидите тут и попиваете себе вино, в то время как я просто места себе не нахожу. Вы бы лучше подумали, где раздобыть талеры, чтобы возместить мне утрату судна!
Эта тирада привела Михеля Шредера и его брата в изрядное замешательство. Ведь еще и часа не прошло, как Спрекельсен расхваливал мужество капитана Шредера и его команды.
Выяснилось, что все дело в страховой конторе, которая отказывалась возместить Спрекельсену убыток, поскольку Михель Шредер взорвал
«Анн-Шарлотт». Маклеры утверждали, что на такой случай судно не было застраховано. Секретарю адмиралтейства не понравилась такая уловка.
— Посмотрим, посмотрим, почтенные господа, — повторял Спрекельсен.
— Но ведь «Анн-Шарлотт» взлетела на воздух лишь после того, как ее захватили пираты, — защищался Михель Шредер. — Да это вся команда подтвердит хоть под присягой.
— Может быть, может быть, — верещал Спрекельсен. — Но одно ясно: капитан Шредер зажег фитиль, когда пираты еще не ступили на палубу моего судна.
— А я говорю вам, господин Спрекельсен, что это обычные махинации крючкотворов, — настаивал на своем Рихард Шредер, — на тот случай существует суд. Вы просто позволили им прижать вас к стенке, господин Спрекельсен, вот и все.
— Нет, нет и нет! — замахал руками старик. — Не хочу связываться ни с какими судьями. Кто знает, каким будет их приговор, но что он обойдется недешево — это уж точно. Уж лучше я буду иметь дело с вами, Михель Шредер. Я не чудовище и знаю, что вам не по карману возместить мне убытки.
Поэтому предлагаю: вы остаетесь у меня капитаном и служите лет этак десять-двенадцать за половинное жалованье — и мы квиты! — Он протянул Михелю Шредеру руку, но тот вскочил со стула, весь кипя от гнева.
— Десять-двенадцать лет, говорите? За половину жалованья?! В таком случае мы квиты уже сейчас, господин Спрекельсен. Мое почтение! — И братья направились к двери.
— Еще пожалеете! — завизжал Спрекельсен им вслед. — Посмотрим, захочет ли кто-нибудь из судовладельцев вас нанять!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Капитаны голландских судов, приходивших в Новый Амстердам, в один голос советовали Карфангеру на обратном пути не идти через Ла-Манш, а плыть вокруг Британских островов, поскольку на торговых путях опять появились дюнкерские корсары. Карфангер всякий раз благодарил за предупреждения, однако они не вызывали у него особой тревоги. Тем более ошеломляющей была для него новость о захвате гамбургского каравана — целых восьми «купцов», попавших с лапы к алжирцам. Он сразу догадался, чьи это были корабли, и принялся торопить своих людей.
Впрочем, гамбуржцы и без того уже спешили погрузить товар в трюмы.
Карфангеру не терпелось вернуться к жене и детям — Иоханну и Вейне, которой вскоре исполнялся годик, и отец непременно хотел отпраздновать это событие в кругу семьи. Погрузка продолжалась до глубокой ночи, при свете факелов и фонарей. Еще не успела заняться заря следующего дня, когда был задраен последний люк.
По-осеннему неприветливый Атлантический океан встретил гамбуржцев ледяным ветром с Лабрадора и нескончаемыми штормами. Матросы шили из вымененных у индейцев шкур теплую одежду, большей частью довольно неопределенной формы, конечно, не из горностаев, не из лисьего или бобрового меха, бывших не по карману простому матросу.
Когда задувал крутой ветер, Карфангер приказывал убирать ровно столько парусов, чтобы не беспокоиться за целость рангоута, а если ветер ослабевал, они шли даже под лиселями. Бывали дни и ночи, когда можно было идти только под штормовыми парусами меньшего, чем обычные, размера, сшитыми из самой толстой, самой прочной парусины. Но ни разу корабли не ложились в дрейф, отдав плавучий якорь, чтобы переждать шторм. Даже в самую непогоду, когда огромные волны швыряли корабли, словно скорлупки, они упорно шли на восток. Бесконечные маневры, требовавшие усилий всей команды, изматывали матросов, при этом одинаково туго приходилось экипажам и «Дельфина», и «Мерсвина». Карфангер не жалел ни себя, ни своих помощников, ни матросов, а менее всего — запасы рома.
На восемнадцатый день плавания по левому борту показался остров Уайт, а по правому — берег Нормандии. Свежий попутный ветер гнал гамбургские корабли к проливу Па-де-Кале. Впередсмотрящие на марсах и в «вороньих гнездах» зорко вглядывались в поверхность моря, одетую белопенными шапками волн, но парусов не было видно нигде. Ни своих, ни чужих. Казалось, что все капитаны в такую погоду предпочли отсидеться в защищенных от ветра гаванях и тихих бухтах. Лишь когда за кормой остался Дувр, море несколько успокоилось, и сразу же на горизонте показались первые паруса.
На траверзе Дюнкерка они обнаружили в море тридцатишестипушечный французский фрегат, державший курс в их сторону. Карфангер тотчас передал на «Мерсвин» приказ взять право на борт и подойти ближе к «Дельфину». Ян Янсен сообразил, что он намеревается взять француза в клещи. Тот попытался отвернуть, но опоздал с маневром.
Теперь, лавируя против ветра, фрегату пришлось пройти между кораблями Карфангера. При этом французы разрядили пушки левого борта по «Дельфину», а правого — по «Мерсвину». В момент первого залпа фрегат качнуло на волне, и ядра просвистели высоко над палубой «Дельфина», лишь три из них оставили зияющие дыры в брамселях. «Мерсвину» повезло меньше: одно из ядер пробило фальшборт и теперь каталось по верхней палубе туда-сюда, словно выбирая, где бы остановиться. Наконец боцман накрыл двенадцатифунтовый чугунный шар деревянным ведром и принес его наверх капитану.
— Оставлю себе на память, — посмеиваясь, сказал Ян Янсен, — может, когда-нибудь верну французам с довеском.
И он снова навел подзорную трубу на «Дельфин», ожидая сигналов Карфангера. Теперь пушки французского фрегата могли вновь заговорить не раньше, чем через полчаса, поэтому корсарский капитан поступил вполне разумно, решив не искушать судьбу. Оказавшись за кормой гамбургских кораблей, фрегат поставил все паруса и, повернув круто к ветру, кинулся удирать в южном направлении, к французскому берегу. Карфангер не стал его преследовать. «Дельфин» и «Мерсвин» шли прежним курсом, чтобы достичь Мидделбурга еще до захода солнца. Вскоре показался голландский берег, и Карфангер приказал взять курс ост. Теперь уже не стоило тратить время на починку продырявленных брамселей. Когда они швартовались в мидделбургском порту, лоскуты рваной парусины развевались на ветру, словно победные вымпелы.