К восьми он был мокрый от пота, а тренажёров не пройдена и половина. Вот аггел. И что сейчас? Ввалят? Но Рарг ограничился кратким:
— Завтра сюда и продолжишь.
— Да, господин Рарг, — выдохнул Гаор, смаргивая с ресниц пот. — Завтра сюда и продолжить.
Отдав распоряжение, Рарг, как обычно, повернулся к нему спиной, что всегда означало окончание тренировки. Гаор надел куртку и ушёл. Отчаянно зудели и чесались царапины и ссадины, болели зашитые раны, но в целом… в целом, он если и не о-го-го, то всё-таки и даже кое-как. Любил этот училищный капрал сержант-воспитатель выражаться такими не очень внятными, но всем понятными оборотами. Во всяком случае, они — шкеты и пацаны из начальных классов — понимали его даже лучше, чем офицеров, отдававших приказы и читавших лекции уставными фразами.
Восемь периодов пять долей — время господского ужина, и во внутренних коридорах рабская беготня. На Гаора смотрели с изумлением и даже страхом. Остановиться и поболтать никто, разумеется, и не попытался, но и прежнего пренебрежения в этих взглядах не было.
До казармы он добрался вполне благополучно. И сразу, едва в коридор вошёл, к нему подбежала Снежка.
— Иди, тебя Медицина ждёт, велела сразу, как есть, идти.
— Понял, — кивнул Гаор.
Усвоенная у Сторрама и в Дамхаре привычка не спорить с матерями — а что бы и как бы ни было, Первушка для него в первую очередь мать-лекариха — не дала ему даже зайти в спальню переодеться. Велено же «как есть идти».
Прежде, чем войти в её «амбулаторию», Гаор стукнул костяшками пальцев по дверному косяку, но толкнул дверь, не дожидаясь ответа. Первушка была одна и улыбнулась ему.
— Заходи. Раздевайся, посмотрю тебя.
Гаор стал раздеваться, складывая одежду на табурет.
— Всё снимай, — сказала Первушка. — Хозяйство твое тоже посмотрю.
— А что? — ответил вопросом Гаор, разуваясь. — Могло пострадать?
— Ты сам видел, как Мизинчика уделали, — просто сказала Первушка. — Они на горло и пах приучены.
— И за что его так? — небрежным тоном спросил Гаор, снимая штаны и трусы.
— Второму Старому не угодил, — так же небрежно ответила Первушка, приступая к осмотру.
Гаор сцепил зубы, пересиливая боль не так от осмотра, как от услышанного. Второй Старый — это Орнат Ардин, младший брат главы рода Орвантера Ардинайла, дядя его хозяина и… и скольким «родовым» он приходится отцом, дядей и дедом? А этому мальчишке…?! Но спросил он о другом, более важном.
— И часто такое?
— В каждый праздник, — ответила Первушка.
— А сегодня какой?
— У Сынка день рождения, вот и забавляли его. К свету повернись. Кто зашивал тебя?
— Врач в восточном крыле.
Первушка удивлённо посмотрела на него.
— Он же для охраны. Ну, и других из вольной обслуги. Как ты к нему попал?
— Рарг привёл, — спокойно ответил Гаор.
Она, помедлив, кивнула и продолжила осмотр. Смазала ему чем-то открытые ссадины и царапины, проверила, как держатся наклейки на швах.
— Мыться будешь, мочалкой пока не трись.
Гаор это хорошо помнил ещё по училищному лазарету, но только молча кивнул.
— А так-то ты легко отделался, самое главное, — она усмехнулась, — в целости и сохранности.
— Самое главное беречь надо, — ответно улыбнулся Гаор.
Он чувствовал, что она что-то ещё собирается ему сказать, но чего-то медлит. Но спрашивать впрямую не стал. И она сказала сама.
— Мажордома выпороли, знаешь?
— Меня увели, когда он раздевался ещё, — осторожно ответил Гаор.
Она кивнула.
— Фрегор и сам порол, и другим велел, — и испытующе глядя на него. — Из-за тебя ведь. Ты целый, считай, а Мажордом лежит, встать не может.
— А ты б хотела, чтоб наоборот? — открыто спросил Гаор.
Она пожала плечами.
— Хозяйская воля священна. Но… смотри, переменчив твой.
— Спасибо, — улыбнулся Гаор и стал одеваться.
Она молча смотрела на него, непонятно чему улыбаясь.
* * *
СОН СЕДЬМОЙ
(продолжение)
всё там же…
* * *
Аргат
Королевская Долина
571 год
Весна
«Красота спасёт мир». Ох Моорна, Моорна. Может, тот писатель и хорошо писал, но как философ — он дурак и даже хуже. Никого и никогда красота не спасала. Гаор всегда это знал, даже нет, изначально чувствовал, с детства, а жизнь потом день за днём убеждала его в этом. Красота не спасает, а губит. И, как правило, своего носителя. Большерогих оленей спасла не их красота, а жадность королей, не желавших терять такую дичь, и всю Королевскую Долину тоже.