Любопытно, что письма Фрейда Флиссу, обычно неисчерпаемый источник сведений, лишь усиливают загадку этой избирательной откровенности. 24 июля, через несколько часов после своего эпохального сна, Фрейд отправил в Берлин необычно короткое сообщение своему другу, называя его (возможно, немного двусмысленно) своим «демоном» – судьбой, роком. Он удивлялся, почему Вильгельм не пишет, спрашивал, интересна ли еще ему его, Зигмунда, работа, интересовался его идеями, здоровьем, женой, а также размышлял, неужели их дружба крепка только в периоды несчастий. В духе обычной товарищеской переписки он завершил свое послание немного нелогично, заметив, что они с семьей уютно устроились в Бельвью. Ни слова о сне об инъекции Ирме или о работе по его истолкованию, которая должна была занимать все мысли в тот день.
В августе Фрейд намекнул Флиссу, что после долгих умственных усилий ему удалось понять патологическую защиту, а вместе с ней многие важные психологические процессы. Это похоже на косвенную аллюзию к идеям, которые возникли в процессе анализа сна об инъекции Ирме. В начале сентября друзья встретились в Берлине и вполне могли обсуждать этот сон. Однако тот момент своего торжества Фрейд напомнил Флиссу лишь в июне 1900 года, почти пять лет спустя. Поделившись семейными новостями и поболтав о прелести поздней, насыщенной запахами цветов весны, он спросил: «Ты действительно веришь, что когда-нибудь на этом месте будет водружена мраморная доска со следующей надписью: «Здесь 24 июля 1895 года доктору Зигмунду Фрейду открылась тайна сновидения»?» Вопрос был риторическим, исполненным скептицизма.
Эта часто цитируемая фантазия исполнена глубокого смысла, свидетельствующего не только о жажде славы Фрейдом. Непринужденный тон, похоже, скрывает тонкий подход, запоздалый намек, что когда тем летним днем 1895 года он разгадывал свой сон, то был озабочен серьезными неприятностями у Флисса, который недавно ошибся во время операции. Шерлок Холмс понял бы, что молчание Фрейда – подобно молчанию собаки, которая не лает ночью, – имеет большое значение. Фрейд не рассказал ни Флиссу 24 июля 1895 года, ни читателям «Толкования сновидений», что сон об инъекции Ирме был тщательно сконструированным и невероятно сложным сценарием, предназначенным, по крайней мере отчасти, для того, чтобы спасти идеализированный им самим образ друга перед лицом изобличающих его в ошибке коллег. Более полное, лишенное этого защитного аспекта толкование сна, в отличие от опубликованного, ведет к, возможно, самому неприятному эпизоду в его жизни.
Сон об инъекции Ирме, который Фрейд вспомнил после того, как проснулся, подобно большинству его снов, был ярким и четким. На первый взгляд это смесь семейных новостей и профессиональных забот. В большом зале Фрейды принимают многочисленных гостей, и среди них есть Ирма – некая молодая дама, которую Фрейд лечил с помощью психоанализа. Он отводит женщину в сторону, чтобы спросить, согласилась ли она с его решением, и говорит ей, обращаясь на «ты», что если она по-прежнему испытывает боли, то только по своей вине. Ирма отвечает, что боли в горле, желудке и во всем теле усилились. Ошеломленный, Фрейд осматривает Ирму и задается вопросом, не проглядел ли он какое-то соматическое заболевание. Он просит женщину показать горло, и после того, как Ирма нерешительно открывает рот, видит белое пятно и какие-то сморщенные образования, напоминающие носовую раковину – границу нижнего и среднего носовых ходов. Затем во сне появляются друзья Фрейда, врачи, причем каждый под другим именем: педиатр доктор Оскар Ри, лечивший детей Фрейда, Брейер, знаковая фигура в медицинских кругах Вены, а также Флисс в облике авторитетного специалиста, с которым у Фрейда самые лучшие отношения. Каким-то образом эти врачи – все, кроме Флисса! – оказываются виноватыми в непрекращающихся болях Ирмы. Фрейду снится, что его друг Отто – Оскар Ри – легкомысленно сделал ей инъекцию. «Препарата пропила… пропилена… – Фрейд запинается, – пропиленовой кислоты… триметиламина…» Кроме того, по всей вероятности, и шприц не был чист.
В описании, предваряющем это толкование, Фрейд раскрывает, что симптомы истерической тревожности Ирмы ослабли в процессе психоанализа, но соматические боли ее по-прежнему беспокоили. За день до этого Фрейд встретился с Ри, который (как показалось Фрейду) косвенно критиковал его за то, что он не сумел до конца вылечить Ирму. Стремясь оправдаться, Фрейд пересказал этот случай Брейеру. Он не дает себе труда говорить об этом, но совершенно очевидно, что, несмотря на натянутые отношения между ними, Брейер оставался для Фрейда авторитетом, суждение которого по-прежнему было для него ценным и критики которого он опасался.