Во всяком научном сообществе мы найдем людей, коим необходим харизматический лидер, слепая вера, которые нетерпимы к критике и фанатично отстаивают "свою" доктрину. Но если не брать идеологизированную науку с ее перманентной "охотой за ведьмами", психоанализ все же отличается от любой научной дисциплины. Категории "отлучение", "схизма", "догмат", "предательство" и им подобные до самого последнего времени играли в психоанализе такую же роль, как в какой-нибудь религиозной или политической секте, нетерпимость к инакомыслию была возведена в норму. Из психоаналитической ассоциации изгонялись вместе со своими сторонниками В. Адлер, К. Г. Юнг, К. Хорни, М. Клейн, Ж. Лакан. Но и сами изгнанники не были терпимее: ведь "отлучали" же сторонники Хорни - Э. Фромма, раскалывались на враждующие кланы поклонники Лакана; нетерпимость была такой, что даже родственные связи не выдерживали - главной обвинительницей против М. Клейн была ее собственная дочь. Склонность психоаналитиков к начетничеству, к цитатологии поражает даже тех, кто знаком с духом марксистского талмудизма: тексты Фрейда давно стали "священными". Автору этих строк не раз приходилось беседовать с психоаналитиками, и слишком часто последним аргументом была цитата из Фрейда (или, скажем, Лакана). Конечно, в психоанализе нет ни инквизиционных трибуналов, ни "идеологического отдела", но отлученный от "церкви" психоаналитик, если только он не наделен выдающимися талантами, очень скоро потеряет своих клиентов, а то и право на психотерапевтическую практику. Так что давление на "диссидентов" имеется. Не было случайностью и то, что Фрейдом был создан "тайный комитет" из пяти членов, призванный следить за "чистотой веры" в психоаналитических рядах.
Такого рода атмосфера не способствует критическому мышлению, зато все психоаналитики кровно заинтересованы в том, чтобы авторитет Фрейда оставался в неприкосновенности. Сегодня с психоанализом конкурируют многочисленные психотерапевтические школы, и просто наличие пациентов требует идеализированного образа Фрейда в средствах массовой информации. Биографии "верных" призваны поддерживать идеализированный и приукрашенный образ "отца-основателя". Этим объясняется и то, что многие письма и рукописи Фрейда будут опубликованы лишь в XXII веке. Они хранятся в сейфе не только потому, что семье Фрейда совсем не хотелось бы отдавать на публичное рассмотрение материалы, касающиеся личной, интимной жизни Фрейда. Верному из верных, Э.Джонсу, все эти материалы были предоставлены, но с тем, чтобы он создал "официальную" биографию, остающуюся доныне образцом для подражания.
В "официальных" биографиях образ Фрейда обретает однозначно идеальные формы. Уже Джонс и Закс, близко знавшие Фрейда, писали, например, о его терпимости к чужим мнениям, равнодушии к мирской славе, к спорам о научном приоритете. В других источниках мнение о "терпимости" отличается настолько, что Э.Фромм мог язвительно заметить: "Для людей, которые творили из него кумира и никогда не возражали, он был добрым и терпимым... он был любящим отцом для беспрекословно подчиняющихся сыновей и жестким, авторитарным для тех, кто осмеливался возражать" (Е. Ргошш. Sigmund Freud's Mission. An Analysis of His Personality and Influence. N.Y.: Harper and Row, 1959, p.66). Стоит ознакомиться с перепиской Фрейда, с его деятельностью в качестве главы психоаналитического движения, и миф о "терпимости" сразу же рухнет. Изображать Фрейда, который сам себя называл "конкистадором от науки", мыслителем не от мира сего могут лишь те, кто поставил своей целью сделать из Фрейда божество. Известный социолог науки Мертон дотошно проверил эти типичные для биографов утверждения о равнодушии к спорам о приоритете и обнаружил, что в такие споры Фрейд вступал как минимум 150 раз по различным поводам. Однажды он даже лишился чувств, когда в споре высказывал свою досаду на то, что последователи слишком редко упоминают его имя, говоря о психоанализе. То, что Фрейд был честолюбив, болезненно воспринимал всякую критику, а управляя психоаналитическим сообществом, держался принципа "разделяй и властвуй", да и вообще был наделен многими "слишком человеческими" чертами, - все это просто отбрасывается его биографами. Портрет Фрейда превращается в икону.