Он сложил руки на груди, посмотрел на нее с высоты своего роста и покачал головой.
— Вы думаете, я в силах заставить людей изменить их мнение? Или я должен был вызвать этого пожилого седого проповедника на дуэль на церковном дворе?
— Вы должны были заговорить.
— И подлить масла в огонь? Разве вы не видите, что он рвется в бой? Если вы не будете обращать внимание на тех, кто унижает королеву Марию, вы не дадите пищу для их бешеного гнева.
— Он указал на меня, — процедила Гвинет сквозь стиснутые зубы.
— Вам следовало спокойно слушать его и делать вид, что его слова недостойны ответа.
— Я не могла сделать этого, — просто сказала она.
— Тогда хорошо, что мы уезжаем.
— Неужели вы такой трус? — спросила она, по-прежнему кипя от гнева, потом подняла взгляд, чтобы посмотреть Ровану в глаза.
Гвинет увидела, что его лицо исказилось от ярости, которую Рован все же сдерживал.
— Я не молод и не безрассуден. Я знаю, как настроен народ. Я знаю, что, если попытаться заставить замолчать священника, когда он проповедует с кафедры, это заставит его кричать еще громче, и тогда его крики проникнут в души прихожан, потому что они поверят его словам. Ваша вспышка гнева для них будет только доказательством истины того, что он сказал. В церкви находятся и другие люди, которые заговорили бы позже, спокойно и обдуманно. Они — и я тоже — сказали бы, что королева не раз доказывала, что она источник доброты и справедливости и полна величайшей заботы о своем народе. Наши сдержанные слова прозвучали бы гораздо мощней, чем ваши гневные упреки.
Гвинет отвела взгляд и прошептала:
— Он назвал меня ведьмой. Как он посмел?
Рован глубоко вздохнул:
— Если мы все сможем быть выше того, что говорят люди, которые своим фанатизмом пытаются разрушить нашу страну, все кончится так, как должно кончиться. Королева не изменит свою точку зрения, в этом я уверен. И вы правы: в нашей стране действительно есть католики, и вот это как раз и злит таких людей, как этот преподобный отец. Они боятся мятежа или восстания.
Он помедлил в нерешительности, но продолжил:
— Дай бог, чтобы Мария не стала выяснять, возможна ли ее свадьба с доном Карлосом Испанским.
Гвинет изумленно взглянула на него. Слова Рована ее очень встревожили: она думала, что никто, даже Джеймс Стюарт, не знает, что Мария обдумывает свою свадьбу с испанским наследным принцем. Потом она покачала головой и ответила:
— Королева заявила, что считает самым лучшим для себя брак с протестантом внутри своей страны.
— Тогда будем молиться, чтобы такой брак состоялся. Но лучше бы ей сначала укрепить свою власть. А вот и ваша лошадь, — указал он на ее кобылу. — Вернемтесь в Холируд, а потом отправимся в горный край.
Он взял свою спутницу за руку и подвел к лошади. Хлоя — так звали кобылу Гвинет — действительно сама вернулась в конюшню после той злополучной охоты. Гвинет могла бы после этого случая выбрать себе другую верховую лошадь, но она была твердо уверена, что они с Хлоей станут хорошо чувствовать друг друга. Гвинет не могла упрекать животное за страх перед кабаном, который до ужаса напугал и ее саму.
Ей не нужна была помощь, чтобы сесть в седло, но Рован намеревался помочь, и она решила не давать ему повода для нового спора.
Уже сидя верхом, Гвинет снова упрекнула Рована:
— Вы не защитили ни меня, ни королеву!
— Я защитил вас обеих, — коротко ответил он. — Я отвечаю за вас.
— Вы не обязаны отвечать за меня. Я вполне способна сама отвечать за себя.
Она удивилась, когда Рован в ответ насмешливо улыбнулся:
— В самом деле? Тогда, может быть, вы действительно ведьма?
— Не смейте так говорить!
Он рассмеялся:
— Это было сказано как комплимент — правда, своеобразный. Вы можете очаровывать людей и, несомненно, создавать бурю.
Он ударил коленом свою лошадь и отъехал от Гвинет. А в ней по-прежнему бурлил гнев. Ей хотелось вытащить преподобного Донехью из церкви за волосы и сказать ему, что он злой и неумный человек. Кроме того, она сердилась на Рована. Ее уже пугало, что она должна будет терпеть его общество много дней. Даже педель. А может быть, месяцев.
— Я должна еще раз поговорить с королевой Марией перед нашим отъездом, — сказала она, когда они доехали до Холируда.
— Вот как?
— За время поездки мы можем убить друг друга. Я должна снова попросить ее избавить меня от вашего общества.
— Сделайте для этого все возможное! — ответил он. — Моя скорость наверняка будет меньше, если я поведу вас на поводу.
Он был прав, и Гвинет это знала. Но это было не важно. Он произнес это с таким пренебрежением, что ей страшно захотелось вырвать ему волосы.
— Вы тоже могли бы поговорить с ней, — напомнила она.
— Уже пытался.
— Значит, плохо пытались.
— Леди Гвинет, я прожил на этом свете на несколько лет больше, чем вы. Я умею сражаться — и мечом, и словом. И кому, как не мне, знать, когда лучше всего бывает отступить, чтобы продолжить сражение. Я изучал историю нашей страны, которую горячо люблю. Я не безрассуден и знаю, когда идти в бой. Да, я проиграл в споре с королевой. Вам ничто не мешает снова взяться за оружие, но я хочу уехать отсюда не позже чем через час, — сказал он.
Гвинет попыталась добиться своего. Она нашла Марию в одной из маленьких приемных. Джеймс докладывал королеве о проповеди, которую Нокс произнес в тот день. Знаменитый проповедник не признал ни Марию, ни ее идеалы, но заявил с кафедры, что королева имеет острый и сильный ум, что она заблуждается и потому остается занозой в теле страны, но такую правительницу протестанты должны постоянно пытаться обратить в истинную веру.
Марию это, кажется, позабавило. Она улыбнулась, и ее улыбка стала еще больше, когда она увидела Гвинет.
— А, моя свирепая птичка колибри! — воскликнула она со смехом. — Ты готова сразиться за меня со всей шотландской церковью!
Гвинет остановилась в дверях и нахмурилась: она не ожидала, что о событиях в церкви так скоро станет известно здесь.
Мария встала, отложила в сторону вышивку, подошла к Гвинет и обняла ее.
— Я буду так скучать по тебе! — призналась королева и немного отступила назад, но продолжала держать ее ладони в своих руках.
— Мне не нужно уезжать, — сказала Гвинет.
— Нет, нужно, — ответила Мария, бросила взгляд на Джеймса и добавила: — Может быть, особенно важно, чтобы ты уехала именно сейчас.
— Я защищала вашу милость.
— Ты всегда была верна мне, и я благодарна тебе за это. Я тоже чувствую гнев из-за фанатиков, которые настолько слепы, что не видят ничего, кроме своих мелких интересов. Но если бы я силой заставила их замолчать, это легко могло бы вызвать восстание. Поэтому я просто позволяю им говорить и надеюсь, что смогу создать в народе настроение, при котором им придется замолчать самим. А теперь о тебе. Готова ли ты к поездке? Очень ли хочешь увидеть свой дом?
«Нет, не очень», — подумала Гвинет. Ее родители умерли, и у нее был только строгий и суровый дядя, для которого долг был важнее всего на свете. Ее родной дом — грубая крепость, почти полностью окруженная морем. Люди там кормятся тем, что рыбачат, ловят угрей и держат нескольких сильных овец или же с трудом возделывают твердую каменистую землю. Но большинство из них счастливы: у них есть семьи, есть любимые. А она, но мнению дяди, не заслужила такой простой человеческой радости. Она должна исполнять свой долг. Энгус Маклауд, несомненно, понравился бы яростному Джону Ноксу.
— Я беспокоюсь о вас, ваша милость, — сказала она.
Улыбка Марии стала шире.
— Мне действительно повезло с тобой. Но ты должна уехать.
Гвинет признала, что не сможет победить в этом споре. И Рован знал это. Теперь ей придется спешить, чтобы быть готовой к назначенному им сроку. Она не позволит себе опоздать, не даст ему больше ни одной возможности показать всем своим видом, как его раздражает, что он вынужден терпеть ее.