Она смеется.
— Мне кажется, что на первых порах они нас проверяли. Давали нам то, что было не очень важно. Часто мы разгадывали по два письма в день. Как правило, это были любовные письма. Я попала туда в июле. Начиная с августа что-то изменилось. Письма изменились. Некоторые из них были написаны одними и теми же людьми. И еще к нам прикрепили нового цензора — немца, который работал у фон Гелена. Я так и не смогла этого понять. То, что американцы и англичане приняли к себе на службу часть немецкого разведывательного аппарата. Но он был мягким и доброжелательным человеком. Не всегда видно по человеку, какой он, не так ли? Говорили ведь, что Гиммлер играл на скрипке. Немца звали Хольтцер. Почему-то он особенно много знал о том деле, над которым мы работали. Это я постепенно стала понимать. То, что это отдельное дело. Другие трое тоже знали. Они никогда ничего не говорили. Но они постоянно расспрашивали меня об определенных выражениях. И постепенно начала вырисовываться картина.
Она снова забыла о нас. Она находится в Гамбурге, на Эльбе, в августе 1946-го.
— Было одно слово, которым они все время интересовались. Это слово было «Нифльхейм». В один прекрасный день я посмотрела в словарь. Это означает «Мир туманов». Это окраинная часть Хеля —царства мертвых. В конце августа они, должно быть, сузили поле, в котором искали, потому что с тех пор нам давали только письма, которыми обменивались одни и те же четыре человека. Конверты к нам никогда не попадали. Мы знали только имена, но не адреса. Сначала у нас было восемь писем. Каждую неделю приходило в среднем два новых. Шифр был довольно небрежным. Как будто создан в спешке. Но тем не менее разгадывать его было сложно, потому что он строился не на обычном языке, а на целом ряде условленных метафор. Казалось, что речь идет о транспортировке и продаже товаров. Именно в это время к группе присоединили Йоханнеса — доктора Лойена. Он был в Германии в качестве судебно-медицинского эксперта, для участия в ликвидации концентрационных лагерей.
Она прищуривается и становится похожей на школьницу.
— Очень красивый мужчина. И очень тщеславный. Передайте ему от меня привет и расскажите, что я так сказала, господин капитан.
Механик кивает, комкая в руках салфетку.
— Ему было досадно, что не он, а судебные одонтологи прославились при проведении опознания, в том числе и в связи с Нюрнбергским процессом. У нас он должен был работать консультантом по медицинским вопросам. Этого не потребовалось. В это время я обнаружила, что «Нифльхейм» — это, должно быть, экспедиция в Гренландию. Лойен знал кое-что о Гренландии. Возможно, он бывал там. Он никогда этого не рассказывал. Но он хорошо говорил по-немецки. Он стал работать наравне со всеми нами. В конце сентября наши усилия увенчались успехом. Это я разгадала шифр. В одном письме в качестве прогноза давались цены на бобы на текущей неделе. Цифры, растущие понемногу каждый день, достигали максимума в пятницу. Я нашла эту неделю в своем дорожном еженедельнике, который мне прислала мама. В пятницу была полная луна. Я несколько раз плавала по Ла-Маншу во время проведения соревнований на адмиральский кубок на большом корабле отца, «Колин Арчер». Мне показалось, что цифры похожи на таблицу приливов и отливов. Мы посмотрели в календари английского флота. В Эльбе были приливы и отливы. После этого стало очень просто. У нас ушло три недели на то, чтобы расшифровать все предыдущие письма. Речь в них шла о фрахтовке судна. И плавании в Гренландию. Операция «Нифльхейм».
— С какой целью?
Она качает головой:
— Я так этого и не узнала. Думаю, что и другие не знали. В письмах шла речь о переговорах по поводу судна, которые были очень затруднены из-за чрезвычайного положения. О возможности плавания до Киля, а затем по датским территориальным водам. О том, где находятся пройденные минными тральщиками маршруты. Об организации охраны англичанами Эльбы и Кильского канала. Но все, писавшие эти письма, знали, о чем идет речь. Поэтому они никогда не упоминали этого.
Мы все втроем одновременно откидываемся назад. Мы возвращаемся обратно в кондитерскую «Золотая бриошь», назад к запаху кофе, к настоящему времени, к «Satin Doll».
— Я бы хотела пирожное, — говорит Бенедикта Глан.
Она это заслужила. Его приносят, и оно напоминает о лете. Со взбитыми сливками, такими свежими, мягкими и желтовато-белыми, как будто здесь, прямо в глубине пекарни, держат корову.
Я жду, пока она его попробует. Людям трудно сохранять бдительность, когда они испытывают приятные ощущения.
— Вы рассказывали кому-нибудь об этом?
Она собирается с негодованием это отвергнуть. Затем всколыхнувшиеся в ней воспоминания, доверие к нам, а может быть, и вкус малинового пирожного что-то меняют в ней.
— С самого детства соблюдение секретности было само собой разумеющимся для меня, — говорит она.
Мы понимающе киваем.
— Может быть, мы с Йоханнесом Лойеном говорили об этом раз или два. Но это было лет двадцать назад.
— Это могло быть в 1966 году?
Она с удивлением смотрит на меня. На секунду я оказываюсь в опасной зоне. Потом она приходит к выводу, что мы, конечно же, знаем это от самого Лойена.
— Йоханнес выполнял работу для компании, которая должна была организовать плавание в Гренландию. Он хотел, чтобы мы с ним вместе попробовали реконструировать некоторые сведения, содержавшиеся в письмах 1946-го года. Это были в основном описания маршрутов. Особенно что касалось возможных стоянок. Нам это не удалось. Хотя мы потратили на это много времени. Мне кажется, что я даже получила за это гонорар.
— И потом снова в 1990-м или в 1991-м?
Она закусывает губу.
— Хелен, его жена, очень ревнива, — говорит она.
— Зачем ему это было нужно?
— Он ведь никогда ничего не рассказывал. А вы сами пробовали узнать у него?
— Еще не было возможности, — говорю я. — Но обязательно спросим.
Что-то в моем объяснении настораживает ее. Я пытаюсь придумать, как бы ее успокоить и отвлечь. Она сама приходит мне на помощь. Она переводит взгляд с меня на механика и потом опять на меня.
— Вы женаты?
Тут происходит странная вещь — он краснеет. Сначала краснеет шея, потом краска поднимается выше, как при аллергии на крабов или раков. Пылающий, беззащитный румянец.
На мгновение я чувствую прилив тепла между ног. Такой сильный, что мне даже кажется, будто на колени положили что-то горячее. Но там ничего нет.
— Нет, — говорю я. — Трудно целиком отдавать себя Архиву вооруженных сил и одновременно иметь семью.
Она понимающе кивает. Она прекрасно понимает, как можно разрываться между войной и любовью.
— Два человека встречаются, — говорю я, — возможно, в Берлине. Лойен и Винг. Лойен что-то знает о чем-то, что стоит вывезти из Гренландии. У Винга есть организация, под прикрытием которой они могут это сделать, потому что он финансовый директор Криолитового общества и его реальный руководитель. И есть Андреас Фине Лихт. О нем нам известно только, что он знаком с жизнью в Гренландии.
Я не собираюсь рассказывать ему о стоянке 126.
— В 1966 году они организуют экспедицию под эгидой Общества. Что-то происходит не так, как задумано. Возможно, дело в аварии с взрывчатыми веществами. Во всяком случае, экспедиция срывается. Потом они ждут двадцать пять лет. И делают новую попытку. Но на этот раз кое-что изменилось. Транспорт оплачивается какими-то деньгами извне. Похоже, что им кто-то помогает. Что они объединились с кем-то. Но снова что-то не получается. Гибнут четыре человека. Среди них отец Исайи.