Именно этот момент он и выбирает. Значит, он стоял, прижав ухо к двери. Я недооценила Яккельсена. Подкравшись к моей двери, он открыл замок своим ключом и дождался, пока не услышит какое-нибудь движение за ней, — и все это при том, что я, находясь прямо за дверью, не слышала его. Теперь он распахивает дверь так точно, что она ударяет мне в висок и отбрасывает меня на пол между кроватью и шкафом. Войдя, он закрывает за собой дверь. Не надеясь на свою физическую силу, он взял с собой большую свайку с деревянной ручкой и полым концом из полированной стали.
— Отдавай, — говорит он.
Я пытаюсь сесть.
— Не двигайся!
Я сажусь.
Он поворачивает свайку в руке так, что тяжелый конец оказывается внизу, и ударяет меня по ногам. Он попадает в щиколотку на правой ноге. На мгновение тело отказывается верить в то, как сильна боль, потом белый язык пламени поднимается по скелету до макушки, и верхняя часть тела, не повинуясь мне, падает на пол.
— Отдавай.
Я не могу вымолвить ни слова. Но засовываю руку в карман и, достав маленький пластиковый футляр, протягиваю ему.
— Остальное.
— В ящике.
Он размышляет. Чтобы подойти к столу, ему нужно перешагнуть через меня.
Его беспокойство проявляется сильнее, чем когда-либо прежде, но в нем появилась какая-то непреклонность. Я однажды слышала, как Мориц рассказывал, что с героином можно прожить долгую здоровую жизнь. Если есть деньги. Само по себе вещество оказывает почти консервирующее действие. В могилу наркоманов загоняют холодные подъезды, гепатит, вредные примеси, СПИД и изматывающие попытки раздобыть деньги. Но если тебе позволяет кошелек, ты можешь жить с этой привычкой, не жалуясь на здоровье. Так говорил Мориц.
Я думаю, он преувеличивал. Циничное, иронично-отстраненное преувеличение специалиста. Героин — это самоубийство. По мне, нисколько не лучше, если это растянуто на двадцать пять лет, при любых обстоятельствах это презрение к собственной жизни.
— Достань их.
Я сажусь на корточки. Когда я пытаюсь опереться на правую ногу, она подкашивается, и я падаю на колени. Преувеличивая свое падение, я растягиваюсь до раковины. Сняв белое полотенце с крючка, вытираю кровь с лица. Потом поворачиваюсь и, хромая, делаю шаг в сторону письменного стола с ящиками. По-прежнему с полотенцем в руках. И оборачиваюсь к шкафу.
— Ключ здесь.
Поворачиваясь, я начинаю замахиваться. Дуга, направленная на иллюминатор, поднимается к потолку и, ускоряясь, опускается к его носу.
Он видит, что она приближается, и отступает назад. Но он ожидает всего лишь легкого удара тканью. Спрятанный в полотенце шарик ударяет его прямо в грудь. Он падает на колени. Я снова замахиваюсь. Он успевает поднять руку, удар приходится ему в предплечье, отбрасывая его на кровать. Он приходит в бешенство. Я ударяю изо всех сил, целясь ему в висок. Он делает самое разумное — двигаясь навстречу удару, поднимает руку, так что полотенце обматывается вокруг нее, и он дергает. Я пролетаю на метр вперед. Тогда он снизу наотмашь ударяет меня свайкой прямо в живот. Мне кажется, что я вижу саму себя со стороны, в полете через каюту, и чувствую спиной письменный стол. Он ползет ко мне по кровати. Я не ощущаю своего тела и опускаю глаза вниз.
Сначала мне кажется, что из меня вытекает какая-то белая жидкость. Потом я понимаю, что это я при падении утащила за собой полотенце. Он уже на краю кровати. Я подтягиваю полотенце с шариком, в два раза укорачиваю и, взяв его обеими руками, резко дергаю вверх.
Удар приходится ему под подбородок. Его голова откидывается, тело с некоторым опозданием следует за ней, и его отбрасывает к двери. Сначала его руки, пытаясь нащупать какую-нибудь опору позади, хватаются за ручку, потом он прекращает попытки и опускается на пол.
Какое-то время я стою. Потом с трудом преодолеваю три метра, держась за кровать, шкаф и раковину, парализованная от пупка и ниже. Я поднимаю с пола свайку. Из его кармана я вытаскиваю пластиковый футляр.
Он долго приходит в себя. Я жду, прижав к себе свайку. Он ощупывает свой рот и сплевывает в ладонь. Появляется кровь с твердыми светлыми кусочками.
— Ты испортила мне лицо.
Половина его верхних передних зубов выбита. Это видно, когда он говорит. Злоба в нем угасла. Он похож на ребенка.
— Дай мне футляр, Смилла.
Я достаю его и пристраиваю у себя на колене.
— Я хочу осмотреть передний трюм, — говорю я.
Туннель начинается в машинном отделении. Между стальными балками фундамента двигателя вниз спускается маленький трап. У его подножия водонепроницаемая пожарная дверь ведет в узкий проход высотой в человеческий рост и шириной менее метра.
Эта дверь заперта, но Яккельсен открывает ее.
— Там, с другой стороны двигателя, под средним и нижним помещениями юта вниз к боковым танкам проходит такой же туннель.
У меня в каюте он насыпал короткую, широкую полоску на мое карманное зеркальце и втянул ее в себя через одну ноздрю. Это преобразило его в блестящего и самоуверенного гида. Но он шепелявит из-за выбитых передних зубов.
Я с трудом ступаю на правую ногу. Она вспухла как после сильного растяжения. Я иду за ним. Воткнув головку маленькой крестообразной отвертки в пробку, я засунула ее за пояс брюк.
Он включает свет. Через каждые пять метров висит лампочка в сетке из стальной проволоки.
— Длина туннеля двадцать пять метров. Тянется до того места, где начинается передняя палуба. Сверху трюм объемом тридцать четыре тысячи пятьсот кубических футов, над ним другой объемом двадцать три тысячи кубических футов.
Вдоль стен туннеля плотной решеткой расположены шпангоуты. Он кладет на них руку.
— Двадцать дюймов. Между шпангоутами. Вдвое меньше того, что требуется для судна в четыре тысячи тонн. Полуторадюймовые листы в носовой части. Это дает прочность в двадцать раз большую, чем того требуют страховые компании и Судовой надзор, чтобы дать разрешение на ледовое плавание. Вот почему я знал, что мы направляемся ко льдам.
— Откуда ты столько знаешь о судах, Яккельсен?
Он выпрямляется — сплошное очарование и огромные возможности.
— Ты помнишь Педера Моста, да? Я Педер Мост. Я, так же как и он, из Свенборга. Я рыжий. Я из прежних времен. Из тех времен, когда корабли были из дерева, а моряки из железа. Теперь все наоборот.
Он проводит рукой по своим рыжим кудряшкам, чтобы придать им залихватский вид.
— Я такой же стройный, как и он. Мне несколько раз предлагали быть манекенщиком. В Гонконге два парня подписали со мной контракт. Они занимались модой. Они издалека обратили внимание на мою осанку. На следующий день я должен был явиться на первую съемку. В то время я плавал юнгой. Понимаешь, я не успевал вымыть посуду. Тогда я вывалил все вилки, ножи и тарелки вместе с водой через иллюминатор. А когда я пришел к ним в гостиницу, они, к сожалению, уже уехали. Шкипер вычел пять тысяч крон из моего жалованья, чтобы заплатить ныряльщику, которому пришлось доставать все со дна.
— Мир несправедлив.
— То-то и оно, моя милая. Именно поэтому я всего лишь матрос. Я плаваю семь лет. Уже много раз собирался учиться на штурмана. И что-то всегда мешало. Но о судах я знаю все.
— А тот ящик, который мы вчера сбросили в воду, — о нем же ты ничего не знал.
Он щурит глаза:
— Значит, верно то, что говорит Верлен.
Я молчу.
Он взмахивает рукой:
— Я бы мог быть полезным полиции. Они могли бы взять меня в подразделение по борьбе с наркотиками. Я ведь знаю весь этот мир.
Над нашими головами проходит водопроводная труба. Через каждые десять метров на ней установлены насадки спринклерной противопожарной системы. У каждой из них — матовая красная лампочка. Он достает из кармана носовой платок и привычным движением оборачивает им спринклер. Потом зажигает сигарету.
— В каждом из них дымовые датчики. Если сядешь тут в уголочке покурить, не приняв мер предосторожности, сработает сигнализация.