Он рассматривает меня с тем ленивым животным удовлетворением, которое появляется у некоторых мужчин от сознания собственного физического превосходства.
Он поднимает нож. Потом подносит левую руку к лезвию и начинает круговыми движениями протирать его маленькой тряпочкой. На лезвии остается белый след, похожий на мыльный.
— Мел. Их надо чистить мелом. Иначе не будут блестеть.
Он не смотрит на нож. Пока говорит, он не сводит с меня глаз.
— Я их сам делаю. Из старых ножовок по металлу. Самая твердая сталь в мире. Сначала я обрабатываю лезвие на точиле. Потом довожу на наждачном бруске, потом на оселке. И наконец полирую мелом. Очень, очень острые.
— Как бритвенное лезвие?
— Острее, — говорит он удовлетворенно.
— Острее, чем маникюрные пилочки?
— Гораздо острее.
— Как же получается, — говорю я, — что ты так чертовски плохо выбрит и что каждый раз, когда ты появляешься на камбузе, у тебя невероятно грязные ногти?
Он смотрит на капитанский мостик и опять на меня. Облизывает губы. Но не находит, что ответить.
История повторяется? Разве Европа не пыталась всегда опустошать свои клоаки в колониях? Разве «Кронос» не то же самое, что судно с осужденными на пути в Австралию, иностранный легион на пути в Корею, английские коммандос на пути в Индонезию?
У себя в каюте я достаю два сложенных листка формата А4. Они лежали в кармане моей куртки. Я больше не оставляю ничего важного в каюте. Пока я еще помню, я заношу те цифры, которые отмерила шагами, на чертеж корпуса «Кроноса», который я начала делать. На полях я записываю остальные цифры. Часть из них я знаю, часть додумываю.
Общая длина: 105 метров
Внутренняя длина: 97 метров
Ширина: 15 метров
Высота верхней палубы: 9,5 метра
Высота второй палубы: 6 метров
Грузовместимость (II палуба): 100 000 куб. футов
Грузовместимость (корпус): 125 000 куб. футов
Всего: 225 000 куб. футов
Скорость: 18 узлов, при эффективной мощности 4500 л. с.
Потребление топлива: 14 тонн в сутки
Дальность плавания: 10 000 морских миль
Я пытаюсь найти объяснение тем ограничениям, которые накладываются на передвижения экипажа по судну. Когда эскимос Ханс плыл с Пири к Северному полюсу, матросам было запрещено выходить на офицерскую палубу. Это было частью военной муштры, попыткой при помощи судна доставить в Арктику надежность и спокойствие феодальной иерархии. На современном судне экипаж слишком мал для такого рода правил. И однако же они существуют на «Кроносе».
Я включаю стиральные машины. Потом выхожу из прачечной.
Если ты являешься частью изолированной группы — в интернате, на материковом льду, на судне, — то твоя индивидуальность стирается, отчасти уступая место ощущению единого целого. В любую минуту я, не задумываясь, могу узнать любого человека этого судового мира. По шагам в коридоре, по дыханию во сне за закрытой дверью, по посвистыванию, рабочему дню, по вахтенным часам.
А они, в свою очередь, знают, где нахожусь я. Но есть преимущество в том, что ты работаешь в прачечной. По звуку кажется, что ты там, хотя на самом деле тебя там нет.
Урс собирается есть. Он открыл откидной столик рядом с конфоркой, постелил на него скатерть, накрыл стол и зажег стеариновую свечу.
— Fräulein Smilla, attendez moi one minute[31].
Кают-компания «Кроноса» — это вавилонское столпотворение английского, французского, филиппинского, датского и немецкого. Урс беспомощно плавает между обрывками языков, которых он никогда не учил. Я чувствую к нему сострадание. Мне слышно, как разрушается его родной язык.
Он вытаскивает для меня стул и ставит на столик тарелку.
Ему необходима компания, чтобы есть. Он ест так, как будто ему хотелось бы объединить жителей всех стран вокруг кастрюль с мясом, он преисполнен неистребимой веры, что, несмотря на все войны, и насилие, и языковые барьеры, и климатические различия, и проявления датского военного суверенитета в Северной Гренландии, даже после введения самоуправления, у нас есть одно общее — нам надо питаться.
На его тарелке порция макарон, которая достаточно велика, чтобы можно было ею поделиться.
— Вы слишком худенькая, Fräulein.
Он натирает большой кусок пармезана, сухая золотистая пыль, словно маленькие снежинки, сыплется на макароны.
— Вы ein Hungerkünstler[32].
Разрезав на части собственноручно испеченные батоны, он поджарил их в масле с чесноком. Засовывая в рот куски по десять сантиметров, он медленно и с удовольствием пережевывает.
— Урс, — спрашиваю я, — как ты попал на судно?
У меня не получается говорить ему «вы».
Он перестает жевать.
— Верлен говорит, что вы Polizist[33].
Он обдумывает мое молчание.
— Я был im Gefängnis[34]. Два года. In der Schweiz[35].
Это объясняет цвет его лица. Тюремная бледность.
— Я ездил на машине в Марокко. Я решил, что если провезти с собой два килограмма, то у тебя будут деньги на два года. У итальянской границы меня взяли на Stichprobekontrol. Ich bekam drei Jahre[36]. Освободили через два года. В октябре прошлого года.
— Как тебе было в тюрьме?
— Die beste Zeit meines Lebens[37].
От волнения он перешел на немецкий.
— Никаких стрессов. Только Ruhe[38]. Я добровольно работал на кухне. Поэтому я получил Strafermässigung[39].
— А «Кронос»?
Он еще раз пытается оценить мои намерения.
— Я служил в армии, в швейцарском флоте.
Я пытаюсь понять, не шутка ли это, но он категорично машет рукой.
— Flussmarine[40]. Я был коком. Там у одного приятеля были знакомые в Гамбурге. Он предложил мне «Кронос». Ich hatte meine Lehrzeit teilweise in Dänemark, in Tönder gemacht[41]. Это было трудно. После тюрьмы не найти работу.
— Кто тебя нанимал?
Он не отвечает.
— Кто такой Тёрк?
Он пожимает плечами:
— Я видел его einmal[42]. Он все время на шлюпочной палубе. Выходят Сайденфаден и die Frau[43].
— За чем мы плывем?
Он качает головой:
— Ich bin Koch. Es war unmöglich Arbeit zu kriegen. Sie haben keine Ahnung, Fräulein Smilla…[44]
— Я хочу посмотреть холодильники и склады.
На его лице появляется страх.
— Aber Verlaine hat mir gesagt, die Jaspersen will…[45]
Я наклоняюсь через стол. Тем самым я заставляю его забыть о макаронах, о нашем взаимопонимании, о его ко мне доверии.
— «Кронос» везет контрабанду.
Теперь он в панике.
— Ahh, ich bin kein Schmuggler. Ich konnte nicht ertragen, noch einmal ins Gefängnis zu gehen[46].
— Разве это не было лучшим временем твоей жизни?
— Aber es war genug[47].
Он берет меня за руку:
— Ich will nicht zurück. Bitte, bitte[48]. Если нас схватят, скажите им, что я невиновен, что я ничего не знал.
— Посмотрим, что я могу сделать.
Продовольственные склады находятся прямо под камбузом. Они состоят из морозильного помещения для мяса, помещения для яиц и рыбы, разделенного на две части холодильного помещения для других скоропортящихся продуктов с температурой плюс два градуса по Цельсию и различных шкафов. Все заполнено продуктами, чисто, аккуратно, удобно уложено. Видно, что этими помещениями пользуются так часто, что вряд ли они могут быть тайником.
Урс показывает их мне со смесью профессиональной гордости и страха. На то, чтобы осмотреть их, уходит две минуты. Я действую по графику. Иду назад в прачечную. Отжимаю в центрифуге белье. Кладу его в сушильную машину и, повернув ручку, включаю. Потом я снова ухожу. И направляюсь вниз.
Я ничего не знаю о двигателях. И более того, даже не собираюсь изучать их.
Когда мне было пять лет, мир был для меня непостижимым. Когда мне было тринадцать, он стал для меня маленьким, грязным и до тошноты предсказуемым. Теперь это опять — беспорядок, хотя иной, не такой как в детстве, но столь же сложный.
44
Я — повар. Было невозможно получить работу. Вы не можете представить себе этого, фройляйн Смилла