Но тут я меняю решение.
Дверь, через которую я пришла, я закрыла на крюк. Возможно, потому что коридор и маленькие комнаты казались бы иначе ловушкой.
Возможно, чтобы увидеть, если за мной зажжется свет.
Теперь до меня доносится звук. Не очень громкий. Небольшой шум, которого почти не слышно из-за шума винта и ударов бурлящего моря о корпус.
Это звук металла, ударяющего о металл. Осторожный, но усиленный громким эхом помещения.
Я спешу вверх по лестнице, чтобы выйти на палубу. Наверху есть дверь. Мой ключ отодвигает собачку замка, но дверь не открывается. Она задраена снаружи. Тогда я бросаюсь вниз.
В темноте твиндека я отхожу в сторону, сажусь на корточки и жду.
Они приходят почти сразу же. Их по крайней мере двое, может быть, больше. Они двигаются медленно, исследуя по пути помещение вокруг себя. Спокойно, но не особенно заботясь о том, чтобы вести себя тихо.
Я откладываю фонарик на пол. И жду, что «Кронос» качнется на высокой волне. Когда это происходит, я зажигаю фонарик и отпускаю его. Он катится к правому борту, а его свет бегает по колоннам.
Сама я бегу вперед, стараясь держаться ближе к стене.
Но мне не удается их провести. Передо мной оказывается что-то похожее на занавеску. Я хочу откинуть ее в сторону, но она окутывает меня. Тут появляется еще одна, окутывающая верхнюю часть тела и лицо, и я кричу, но звук приглушен толстой тканью и становится лишь звоном в моих ушах, запахом пыли и вкусом ткани во рту. Они обмотали меня пожарными одеялами.
Не было никакого насилия, все было сделано аккуратно и без всякого драматизма.
Они кладут меня на пол. Одеяла прижимают плотнее, и появляется новый запах. Земли и джута. Поверх одеял они натянули мне на голову один из тех мешков, которые я в большом количестве видела в трюме.
Меня так же осторожно поднимают, и я оказываюсь на плечах двух людей, они несут меня по палубе, и в голову приходит нелепая и суетная мысль о том, что я, должно быть, представляю собой забавное зрелище.
Какой-то люк открывается и закрывается. Спускаясь по лестнице, они держат меня с двух сторон. Слепота усиливает чувствительность тела, но меня ни разу не ударили о ступеньки. Если бы не то, во что я завернута, и не прочие обстоятельства, можно было бы подумать, что это санитары несут больного.
Приглушенный и одновременно близкий шум говорит о том, что мы остановились у двери в машинное отделение. Дверь открывается, мы проходим помещение, и звук снова затихает. Расстояние и время тянутся очень долго. Мне кажется, что прошла целая вечность, когда они делают первый шаг наверх. На самом деле это были лишь двадцать пять метров до находящегося впереди трапа.
Теперь меня поддерживает лишь одно плечо. Я пытаюсь освободить руки.
Меня осторожно ставят на пол, где-то над головой слышится легкое дрожание металла.
Теперь я понимаю, куда мы направляемся. Дверь, которую открыли, никуда не ведет, через нее попадаешь на маленькую платформу, где на высоте двенадцати метров над полом стояли мы с Яккельсеном.
Не знаю почему, но я уверена, что с платформы меня сбросят на дно трюма.
Меня усаживают. В результате на ткани образуется складка. Поэтому возникает возможность вытащить левую руку вдоль груди. В руке у меня отвертка.
Когда меня поднимают с пола, я оказываюсь прижатой к чьей-то груди. Я пытаюсь прощупать, где заканчиваются его ребра, но слишком дрожу. К тому же пробка до сих пор сидит на отвертке.
Он прислоняет меня к перилам и встает на колени передо мной, как мать, которая хочет поднять ребенка.
Я уверена в том, что умру. Но я отталкиваю от себя эту мысль. Я не хочу мириться с таким унижением. Меня оскорбляет то, как четко они все рассчитали. С какой же легкостью они все это проделали — и вот я барахтаюсь здесь, Смилла, бестолковая гренландка.
Когда он подставляет под меня плечо, я перекладываю отвертку в правую руку. Он выпрямляется, я медленно подношу ее ко рту, сжимаю зубами пробку и вытаскиваю отвертку. Он перехватывает меня, чтобы перебросить через перила. Пальцами левой руки я нащупываю его плечо. До горла мне не достать. Но я чувствую ключицу и между ней и трапециевидной мышцей мягкое, треугольное углубление, где под тонким слоем кожи и соединительной ткани находятся незащищенные нервы. Туда я и направляю отвертку. Она проходит сквозь материю. Потом останавливается — неожиданно эластичное сопротивление и плотность живых клеток. Соединив ладони, я рывком высвобождаю тело, так, что всем своим весом упираюсь в отвертку. Она входит в его тело по самую рукоятку.
Он не издает ни звука. Мы замираем и секунду покачиваемся вместе. Я жду, что он отпустит меня, я уже готова к удару о решетку в темной глубине подо мной. И тут он роняет меня на платформу.
Я ударяюсь головой о перила. Начинается головокружение, оно усиливается, потом проходит. Мешки и одеяла оказались достаточной защитой, чтобы я не потеряла сознания.
Потом мне в живот ударяет свайный молот. Это он бьет меня ногой.
Сначала подступает тошнота. Но боль все время возвращается, и я не успеваю вздохнуть после каждого следующего удара. Меня душат. Я жалею, что не смогла добраться до его горла.
Следующее ощущение — это крик. Мне кажется, что это он кричит. Меня хватают за плечи, и я думаю, что исчерпала весь запас своего везения и все свои ресурсы, и хочу теперь умереть в покое.
Но это кричит не он, это электронный вой, синусоида генератора. Меня тащат вверх по лестнице. Каждая ступенька отдается в моей пояснице.
Я чувствую, как повеяло холодом, и слышу звук льющегося дождя. Потом закрывается какой-то люк, и меня отпускают. Рядом со мной в приступе кашля захлебывается какое-то животное.
Я с трудом снимаю с головы мешок. Мне приходится перекатываться с боку на бок, чтобы освободиться от одеял.
Я вылезаю навстречу холодному проливному дождю, электронному крику, ослепительному электрическому свету и хриплому дыханию рядом со мной.
Это не животное. Это Яккельсен. Промокший до нитки и белый как мел. Мы находимся в помещении, которое я не сразу узнаю. Бешено вращающиеся спринклеры льют на нас сверху потоки воды. Дымовая сигнализация орет монотонно и раздражающе, становясь то громче, то тише.
— Что мне было еще делать? Я зажег сигарету и дыхнул на датчик. Тут все это дерьмо и сработало.
Я пытаюсь спросить его о чем-то, но не могу произнести ни звука. Он догадывается о чем.
— Морис, — говорит он. — Ему здорово досталось. Меня он даже и не заметил.
Где-то над нашими головами слышно, как кто-то бежит по ступенькам. Вниз по трапу.
Я не в состоянии двинуться. Яккельсен поднимается на ноги. Он протащил меня на этаж вверх по трапу. По-видимому, мы находимся на полуэтаже под носовой палубой. Напряжение совершенно лишило его сил.
— Я что-то не в форме, — говорит он.
И, ковыляя, скрывается в темноте.
Дверь распахивается. Входит Сонне. Я не сразу узнаю его. В руках у него большой огнетушитель, он в полном пожарном обмундировании с кислородным баллоном на спине. За его спиной стоят Мария и Фернанда.
Пока мы смотрим друг на друга, сирена умолкает, и давление воды в пожарной системе постепенно падает, и наконец она перестает течь. Сквозь звуки падающих со стен и потолка капель и журчания ручейков по полу в комнате становится слышен далекий звук волн, разбивающихся о форштевень «Кроноса».
7
Влюбленности придают слишком большое значение. На 45 процентов влюбленность состоит из страха, что вас отвергнут, на 45 процентов — из маниакальной надежды, что именно на сей раз эти опасения не оправдаются, и на жалкие 10 процентов — из хрупкого ощущения возможности любви.
Я больше не влюбляюсь. Подобно тому как не заболеваю весенней лихорадкой.
Но каждого, конечно же, может поразить любовь. В последние недели я каждую ночь позволяла себе несколько минут думать о нем. Я позволяю себе всем существом почувствовать, как тоскует тело, вспомнить, каким я видела его еще до того, как узнала. Я вижу его внимание, вспоминаю его заикание, его объятия, ощущение его мощного внутреннего стержня. Когда эти картины начинают слишком уж светиться тоской, я их прерываю. Во всяком случае, делаю такую попытку.