На слѣдующее утро, они позавтракали въ обычный часъ, но въ самомъ грустномъ настроеніи духа. Горничная мистриссъ Робартс, служившая ей съ самаго ея замужества, пришла сказать ей, что слухъ объ угрожающемъ несчастій уже распространился между прислугой. Конюхъ Стоббсъ ѣздилъ въ Барчестеръ, и по его словамъ, говорила Мери, тамъ всѣ уже объ этомъ толкуютъ. "Пускай себѣ, Мери," сказала мистриссъ Робартс, а Мери отвѣчала:-- О, да, конечно, мамъ.
Все это время мистриссъ Робартс была очень занята, такъ какъ на рукахъ у нея были шесть человѣкъ детей, из которыхъ четверо были очень скудно снабжены одеждой и другими дѣтскими принадлежностями. И потому, тотчасъ же послѣ завтрака, она принялась за свое обычное дѣло. Но она двигалась медленнѣе обыкновеннаго, она почти не въ силахъ была раздавать приказанія прислугѣ, и грустно смотрѣла на детей, которыя тѣснились около нея, не понимая въ чемъ дѣло. Марк между тѣмъ отправился въ свой кабинетъ, но не принимался за работу. Засунувъ руки въ карманы и прислонившись къ камину, онъ устремилъ глаза на столъ, не глядя ни на что въ особенности. Онъ и не пытался заняться чѣмъ-нибудь. Да и не мудрено: стоитъ только вспомнить, въ чемъ состоятъ обычныя занятія священника въ его кабинетѣ! Какова бы вышла проповѣдь, сочиненная въ подобную минуту? И легко ли было бы ему справляться съ священными книгами, отыскивая въ нихъ тексты въ подтвержденіе своих доводовъ? Ему въ этомъ отношеніи труднѣе приходилось чѣмъ женѣ; она могла хоть чѣмъ-нибудь заняться, а онъ стоялъ въ бездѣйствіи, неподвижно глядя на столъ и думая про себя что скажутъ о немъ добрые люди!
Къ счастію, не долго протянулось для него мучительное ожиданіе: около получаса спустя послѣ того какъ онъ вышелъ из столовой, къ нему постучался лакей -- тотъ самый лакей, съ которымъ онъ рѣшился разстаться при началѣ своих денежныхъ затрудненіи, но котораго онъ потомъ оставилъ при себѣ, получивъ мѣсто въ барчестерскомъ капитулѣ.
-- Ваше преподобіе, васъ спрашиваютъ какіе-то два человѣка, сказалъ лакей.
Какіе-то два человѣка! Марк очень хорошо зналъ что это за люди, и все-таки не могъ совершенно спокойно принять вѣсть о ихъ появленіи.
-- Кто они, Джонъ? спросилъ онъ, не ожидая собственно отвѣта, а просто по какой-то безотчетной привычкѣ.
-- Кажется... это белифы, сэръ.
-- Хорошо, Джонъ, хорошо. Они, разумѣется, могутъ распоряжаться здѣсь какъ имъ угодно.
Когда слуга удалился, онъ остался неподвиженъ на томъ же самомъ мѣстѣ, въ томъ же самомъ положеніи. Такъ онъ простоялъ около десяти минутъ; но онѣ показались ему цѣлою вѣчностью. Когда пробило двѣнадцать часовъ, онъ изумился, что день еще не прошелъ.
Потомъ опять послышались шаги у дверей -- шаги хорошо ему знакомые, и жена его тихо вошла въ комнату. Она близко подошла къ нему и положила ему руку на плечо, прежде чѣмъ заговорила:
-- Марк, сказала она:-- эти люди пришли, они здѣсь на дворѣ.
-- Знаю, отвѣчалъ онъ сурово.
-- Не хочешь ли ты видѣть ихъ, другъ мой?
-- Видѣть ихъ? Нѣтъ; къ чему? Я поневоле долженъ буду скоро видѣть ихъ. Они вѣроятно чрезъ несколько минуть сами будутъ здѣсь.
-- Кухарка говоритъ, что они составляютъ опись; они теперь въ конюшнѣ.
-- Очень хорошо; пусть они дѣлаютъ что имъ угодно; я ничѣмъ не могу пособить имъ.
-- Кухарка говоритъ, что если хорошенько покормить и угостить ихъ пивомъ, и если не станутъ ничего отъ нихъ скрывать, они будутъ вести себя очень вѣжливо.
-- Вѣжливо! А намъ какое дѣло? Пусть они ѣдятъ и пьютъ сколько угодно, пока еще есть въ домѣ чѣмъ, ихъ кормить. Теперь мясникъ врядъ ли станетъ присылать намъ провизію.
-- Но вѣдь мы ничего не должны мяснику, кромѣ обычнаго ежемѣсячнаго счета.
-- Очень хорошо; увидимъ.
-- О Марк! не смотри на меня такимъ образомъ! Не отворачивайся отъ меня! Какое же намъ останется утѣшеніе, если мы не будемъ крѣпко держаться другъ за друга?
-- Утѣшеніе! Господь съ тобою, Фанни! Я удивляюсь, что ты еще можешь оставаться въ одной комнатѣ со мной...
-- Марк, милый Марк, мой дорогой безцѣнный мужъ, кто же останется тебѣ вѣренъ, если не я? Не отворачивайся, не прячься; неужели ты думаешь, что я могу отъ тебя отступиться?
И она бросилась обнимать его.
Страшная настала для него минута, и страшно она подѣйствовала на него. Всѣ малѣйшія событія этого тяжкаго утра на вѣки врѣзались въ его память. Онъ до сихъ поръ такъ гордился своимъ положеніемъ, такъ умѣлъ выдвинуться впередъ, и держалъ себя какъ-то выше всех сосѣднихъ священниковъ. Эта-то черта его характера и привлекла его къ знатному великосвѣтскому кругу; поэтому-то онъ и гостилъ у герцога Омніума, и черезъ это-то получилъ пребенду въ Барчестерѣ. Но какъ же ему теперь взглянуть въ лицо своимъ собратьямъ? Что скажетъ деканъ, что скажетъ семейство Грантли? Какъ будетъ издѣваться надъ нимъ епископъ, какъ мистриссъ Проуди и ея дочери станутъ разсуждать о немъ со всякимъ встрѣчнымъ? Какъ на него взглянетъ Кролей,-- Кролей, которому уже удалось однажды смутить и устыдить его? И тутъ всталъ передъ, нимъ строгій образъ Кролея. Кролей, съ своими полунагими дѣтьми, съ изнуренною женой, самъ изнуренный трудомъ и нуждой, ни разу не подвергался судебному взысканію. А его собственный куратъ, Эвансъ, которому онъ такъ величаво покровительствовалъ, съ которымъ онъ обращался какъ съ подчиненнымъ,-- какъ Марк вынесетъ взглядъ его, сговариваясь съ нимъ о священныхъ обязанностяхъ на будущее воскресенье?