После того, как я изложил свои идеи о будущем "Соул-Гигантов", которые теперь должны были называться "Матерями", Дэйв Коронада сказал: "Нет — я не хочу это делать. Играя такую музыку, мы никогда не получим никакой работы. У меня есть работа в кегельбане, и я от вас ухожу". Так он и сделал. А мы решили, что саксофонист нам вообще-то и не нужен. [1968]
КАПИТАН ГЛАССПЭК И ЕГО ВОЛШЕБНЫЕ ПЕРЧАТКИ
Когда вы лабаете в барах и вам платят от нуля до семи долларов в день на человека, прежде всего вы думаете о деньгах. Всегда существуют надежды на то, что если вы продержитесь достаточно долго, то заработаете денег и получите контракт на запись. Тогда всё это звучало как научная фантастика, потому что дело было во время так называемого Британского Вторжения, и если вы не звучали как Битлз или Стоунз, вас никто не нанимал. Нам это не подходило. Обычно мы играли что-нибудь странное и нас выгоняли. Я говорил "надо держаться" и мы переходили в другой танц-бар — "Алое Пламя" в Помоне, "Хибара" в Фонтане, "Кот" в Торрансе.
Незадолго до того у меня была группа под названием "Матери", но во время всех этих событий мы назывались "Капитан Гласспэк и Его Волшебные Перчатки". Это было странное время. Бывало, нас выгоняли даже с "джемов" после работы. В конце концов мы вернулись в бар "Broadside" в Помоне и стали называть себя "Матери". По чистой случайности, это случилось в День Матери — тогда мы об этом и не подозревали. Когда чуть не умираешь с голоду, то как-то не замечаешь праздников. [1968]
МАТЕРИ № 2
Мы вчетвером (Коронада ушёл) примерно десять месяцев голодали, потому что играли музыку, которая была крайне непопулярна в том районе Калифорнии, а потом поехали в Лос-Анджелес, где к нам присоединилась Элис Стюарт. У меня была мысль привнести в наше главным образом деревенско-блюзовое звучание некие ладовые элементы.
Элис очень хорошо играла пальцами на гитаре и неплохо пела — но играть "Луи-Луи" она просто не могла, и я её уволил. Заменивший её Генри Вестайн был хорош, но по мере того, как наша музыка становилась всё более необычной, он понял, что не имеет с нею ничего общего, и ушёл в CANNED HEAT. [1968]
Песни, как таковые, я начал писать только в 20 или даже в 21 год, потому что все мои композиции до этого представляли собой оркестровую или камерную музыку. Я думаю, что основная идея композиционной деятельности состоит в следующем: если ты собираешься быть правдивым по отношению к самому себе и писать то, что тебе нравится, то ты должен писать то, что тебе нравится, не беспокоясь о том, будет ли это удачно в академическом смысле и оставишь ли ты след в истории. Моим главным побуждением к сочинению какой-нибудь вещи является то, что я хочу её услышать.
Самые первые написанные мной песни были в стиле "ду-уоп" 50-х гг. — "Воспоминания об Эль-Монте" и всякое такое. Я всегда утверждаю, что музыка 50-х гг. была одним из лучших событий в американской музыке, и мне она очень нравилась. Я мог сесть и тут же написать ещё сотню песен в стиле 50-х, причём процесс мне нравился от первой до последней минуты. Я считаю, что на мою композицию повлияли как деревенский блюз, так и вещи 50-х; правда, мне всегда нравились и такие ребята, как Мадди Уотерс, Лайтнин Слим и Хаулин Вулф.
Тогда я жил в части города, которая называлась Эхо-Парк (в Лос-Анджелесе) — это был мексиканско-японско-филиппино-негритянский район. Я жил в маленькой двухкомнатной квартире, в грязном занюханном доме на склоне холма — 1819 по Белльвю-Авеню. В этом доме я написал "Мозговую полицию", "О нет, я не верю", "Голодных торчков", "Папу с бабочкой" и ещё 5–6 песен. Многие песни с первого альбома "Торч" были написаны за 2–3 года до выхода альбома. А многие песни вышли только на третьем или четвёртом альбоме.
Почти 50 % песен имели отношение к событиям 1965 г. К Лос-Анджелесу того времени, к его диким общинам, в которых я вращался — они видели разноцветного Бога и ругались, как извозчики. Всего этого там было достаточно, но в Уоттсе тем временем росло расовое противостояние.
Пару раз я ездил в Сан-Франциско, но тамошняя обстановка меня не заинтересовала и не оказала на меня влияния. Говоря коротко, я подумал, что то, что происходило в Сан-Франциско в те ранние годы, было…вот, я скажу Вам, что я там увидел. В то время как в Лос-Анджелесе люди сами создавали себе одежду, одевались так, как хотели, носили волосы так, как хотели и были в обществе так причудливы, как хотели (и каждый шёл в своём направлении), то попав в Сан-Франциско, я увидел, что все одевались в костюмы 90-х годов прошлого века — довольно чётко систематизированный гардероб. Это было что-то вроде продолжения идей средней школы, где единственным фасоном ботинок был школьный фасон, затянутые ремнём "дудочки" и т. д. Там всё было именно в таком духе, но костюмы были из прошлого века. Это было мило, но не так продвинуто, как то, что происходило в Лос-Анджелесе. В Сан-Франциско был какой-то деревенский подход к делу. [1974]