Тетушка Кати, когда Янка ждала ребенка, ближе к концу срока рассказала ей, что Мамочка мучилась родами двое суток, но не проронила пи звука, только глаза ее неотрывно смотрели в потолок да пальцы судорожно рвали полотенце. Сама-то Янка, конечно, кричала что было мочи все время, пока ее терзали схватки, но позабыла все свои мучения в тот самый момент, как ей показали младенца: крохотную красную головку и ручонки, снующие поверх одеяльца. Сусу росла некрасивым младенцем и лишь к годику начала выравниваться и хорошеть; Аннушка же и в младенчестве была чудо как хороша. У Янки часто-часто заколотилось сердце, когда она впервые увидела свою младшую сестренку. Аннушка тогда спала, прижав к головке стиснутые кулачки. Тетушка Кати под собственные всхлипывания подогревала на керосинке какую-то кашицу для малышки и тут же шепотом поведала Янке, что Мамочка очень больна и что ей, Янке, теперь придется самой заботиться о сестричке и ухаживать за ней. Какой счастливейший это был день! Ей доверили нечто хрупкое и живое впервые в жизни! Прежде ведь опасались дать даже стакан или тарелку, потому что она от природы неловкая и вечно все валилось у нее из рук. Но младенца ей разрешалось брать на руки, пеленать и баюкать. Правда, Анжу всегда оказывался рядом. Когда родилась Сусу, руки Янки еще помнили те привычные движения, какими она сотни раз пеленала Аннушку! Господи, до чего же обожала она Жужанну! Не меньше обожала она и маленькую Аннушку; за этой нужен был глаз да глаз, она беспрестанно заходилась от надрывного крика, требовала, чтобы ее кормили, вытягивала зараз по три рожка молока, срыгивала лишнее и, довольная, засыпала. Впрочем, тогда ее еще и не звали Аннушкой.
Все часы, пока Янку терзали родовые муки, в памяти ее бились те фразы, что в свое время, много лет спустя после рождения Аннушки, шепнула ей на ухо тетушка Кати. Будто бы Мамочка, когда доктор Гураи поднес к ней только что выкупанную и завернутую в полотенце Аннушку, широко раскрыла глаза и вцепилась в лицо младенца всеми своими ногтями. «Последствие трудных родов… – объяснил потом доктор Гураи. – Она долго страдала и очень измучена, но со временем это пройдет». Однако Янка склонна была больше верить Анжу, который говорил, что Мамочка и всегда была малость не в себе, ну а от этих чуть ли не двое суток длившихся непрерывных мучений и вконец повредилась в уме; несчастный, помраченный рассудок роженицы всю вину за пережитые страдания целиком перенес на младенца. Янка, лежа в родильной палате, все время дрожала от страха, а вдруг и она, обезумев, как Мамочка, вцепится в лицо своему дитяти. Но вот наконец все муки остались позади, Сусу положили рядом с ней на подушку, и Янка точно поднялась из глубин своей многолетней бесприютности, впервые в жизни почувствовав, что она теперь не одинока.
У нее было очень много молока, и все месяцы, пока она кормила Сусу, она постоянно вспоминала Аннушку, которая так и протянула на соске; Мамочка ни разу не допустила младенца к груди. Капелланом тогда еще был Антал Гал, ему самолично и пришлось наведаться в метрический отдел, чтобы зарегистрировать новорожденную. Ждали, правда, рождения Иштвана, но Папочка на всякий случай подобрал имя и для девочки. Янка и поныне хранит у себя в шкатулке для писем ту записку, что Папа накануне отъезда в Женеву оставил у капеллана: «Д-р теологии Иштван Матэ, реформ, священник, 41 года, Эдит Дечи, вероисп. реформ., 30 лет, младенец реформ, крещения. Мальчик – Иштван, девочка – Жужанна». Когда Антал Гал собрался идти в метрический отдел, он через тетушку Кати уведомил о своем намерении Мамочку, и тут Мамочка каким-то высоким, звенящим голосом, какого никто у нее дотоле не слышал, крикнула, чтобы капеллан передал ей через Янку эту записку. Вскоре Янка вернула ему обратно ту памятную записку, и Антал Гал в замешательстве долго крутил и вертел листок, потому что имя «Жужанна» теперь было перечеркнуто, а вместо него вытянутым неровным почерком Мамочки вписано: «Коринна». Гал не решился постучать в дверь спальной, а только переспросил через открытое окно, нет ли тут какой ошибки, ответом на что были возмущенные крики: Мамочка велела, чтобы он немедля отправлялся по делу и не приставал к ней с расспросами; Антал Гал, бедняга, подумал, что, возможно, в последний момент они оба, вместе с Папой решили изменить имя девочки. Так Аннушка стала Коринной, а ее малышку нарекли Жужанной, потому что Папа не отступился от своей воли иметь среди близких Жужанну, а Ласло было совершенно безразлично, как бы пи назвали его дочь.