Неплохо бы дознаться, что сталось с Аннушкой. Первую весть о ней в позапрошлом году принесла тетя Францишка, возвратившись из Пешта; она увидела Аннушку в каком-то ресторанчике и с мужчиной; оба ели жареную печенку из одной тарелки. Приемышу до сих пор не ясно, почему Ласло Кун запретил Папе съездить в Пешт, чтобы попытаться разыскать Аннушку. Папа в порыве гнева хотел тотчас же отправиться в столицу, но красный псих всяческими отговорками удержал его. Когда же эта идея вновь осенила Папу, тогда слово Ласло Куна уже было для всех законом, он сказал: «Нет», – и свой запрет не счел нужным обосновывать. Папа к тому времени пуще огня боялся красного психа. Родись Ласло Кун в средневековье, из пего вышел бы завзятый инквизитор. «Я сжег ее, грешную, во спасение души…» Во всяком случае, Аннушку оставили на произвол судьбы. Бог ее знает, на какие средства окончила она Высшую школу изобразительного искусства, если, конечно, окончила вообще. По мнению тети Францишки, Аннушка расплачивалась натурой, но тетя Францишка почти о каждом говорит гадости. Возможно, Янке кое-что известно об Аннушке, только Янка пи при каких условиях не решится рассказать; Анжу, вот он-то наверняка знает, где беглянка и чем она занимается, но кто из домашних снизойдет до разговора с Анжу. И слава богу, что выставили тогда из дому этого прощелыгу. Впрочем, плевать он хотел на Аннушку, какая бы ни выпала ей судьба, по правде сказать, омерзительная была девчонка, царапалась, высмеивала, унижала его, как только могла. Он, бывало, все продумает, разработает до мелочей какую-нибудь свою аферу, а ей стоило только раз глянуть, усмехнуться, н каждому становилось ясно, в чем уязвим его искусно продуманный план; и лишь папино безграничное всепрощение помогало ему выкручиваться. Черт бы ее побрал, эту Аннушку! И что, спрашивается, ей в доме было не по душе, ведь не мужчина же она в конце концов, ну вышла бы замуж за какого-нибудь священника или за кого другого по собственному выбору, почему ей втемяшилось в голову стать именно художницей? Фу ты, что за чертовщина! Неужели он никогда не сможет забыть, что в их доме у одной лишь Аннушки хватало смелости и только ее никак нельзя было околпачить? А ну ее к черту, эту Аннушку, он поминутно возвращается к ней мыслями, а ему сейчас необходимо сосредоточиться на предстоящем собрании.
Конечно, ничего удивительного, что Аннушка нейдет у него из ума. Как-никак, а девять лет – срок немалый. И если в ней сохранилась хоть капля порядочности, она не посмеет заявиться к ним в дом. А как они поведут себя, если она все-таки придет? Несчастная Янка, та, конечно, изведется вся между двух огней. Собственно говоря, он неплохо относится к Янке и, если вдуматься поглубже, именно такой хотел бы видеть свою будущую жену. Нет, не внешне, конечно; внешне Янка серая, как моль, и в двадцать лет она была точно такая же тусклая, бесцветная, с некрасивыми руками и ногами. Но слушаться и повиноваться она умеет, а Ласло Кун наверняка и не требует от нее других достоинств. Хороша та жена, которая молчит да не перечит, которой все хорошо, как ни на есть. Если разобраться, то Ласло Кун может считать, что ему повезло, это счастье, что, по крайней мере, дома его никто не раздражает. Хороший человек Янка, первого числа он, пожалуй, отдаст ей пятьдесят форинтов, которые занимал. В крайнем случае отдаст пятнадцатого. Вот прямо поклянется себе, что отдаст.