Нет, ему такая жизнь не по нраву – таскаться со своим товаром. Может, и у него стали бы покупать, да ведь тогда пришлось бы ему ходить в город, в ту лавку, раскладывать товар да кланяться: извольте солонку, а вот вам посох пастушеский, узор на нем – в точности как на клюке у деда моего, того, что пас овец у Бедешарока; резьбу я покрыл воском, оттого она красноватая. Нет, это; не на его характер, даже если бы выгорела затея с собственной лавкой; была у него неотступная мечта: он сидит на задворках и знай себе трубкой попыхивает, а покупателей Аннушка обхаживает. Нет, не так, даже и Аннушке не пришлось бы заводить разговоры: пускай бы покупатель: сам спрашивал, чего ему надобно. Все поделки, сделанные его руками, – разные, за всю свою жизнь не смастерил он двух одинаковых изделий. Уж и того жаль, что приходится отдавать свой труд в чужие руки, ну а раз этого не миновать, пусть, по крайней мере, у него попросят. Когда просят, то и предложить не зазорно; а уж если кто просит, да видно, что полюбился товар покупателю, Анжу готов хоть даром отдать, лишь бы угодить человеку.
Барахолка, она чем хороша: разложишь товар и сидишь себе посиживаешь, по сторонам не глазеешь, и даже здороваться никто тебя не неволит; народ идет мимо, кто застрянет у лотка, а кто и не остановится, иной ткнет пальцем в щетку или шкатулку какую, что почем, поинтересуется, скажешь ему цену – и вся недолга, – либо понравится человеку вещица, либо прочь пойдет, а лишних слов и тут тратить не надобно, торговаться с ним бесполезно, да, впрочем, на барахолке характер его давно всем известен. Но чтобы Аннушка жила этим нехитрым ремеслом…
Анжу всегда думал, что она станет рисовать большие картины, такие, как она показывала ему по вечерам, при свечке, когда ей удавалось улизнуть из дома в сарай к Анжу вместе со своими альбомами, и они листали те альбомы и разглядывали картинки. Почему же не получился из нее рисовальщик, если в художественной школе она шла первой? Три года подряд ей награды давали в той школе, и в Мишкольц-то ее возили бесплатно в творческую колонию художников, о чем Аннушка писала ему. А уж как эта девчонка картины любила – сызмальства обмирала! Однажды даже ходила с ним в католическую церковь, чтобы самой взглянуть на ту картину в алтаре, о которой она знала с его слов; а ведь боялась так, что у бедной зубы дробь выбивали со страху: не ровен час, кто узнает ее и передаст отцу, что она была в церкви, и тогда ей головы не сносить. Уж больно нравилась ему та картина в алтаре – Богоматерь с младенцем Иисусом, а в особенности облако, которое Богоматерь попирала стопами. Как-то раз он, Анжу, попытался вырезать такое же облако из дерева, и вроде бы ему удалось: на облако опустился ангел и смотрел вниз. Тогда еще жива была его покойница мать, а он, в ту пору молодой парень, вырезал игрушку ей в подарок. Когда он повел в церковь маленькую Аннушку, ему больше всего хотелось показать ей ангела, перед которым когда-то в детстве подолгу простаивал он сам: ангел с головы до пят был закован в железные латы, в руке он вздымал громадный меч, а по крылам его сияла огненная кромка. Ангела на прежнем месте не оказалось, взамен картины стояла фигура какой-то женщины с розой в руках: должно быть, монашка какая, но кто именно, этого Анжу определить не мог, не любил он обивать церковные пороги, с тех пор как повзрослел и вошел в разум.
Анжу усмехнулся собственным воспоминаниям, сунул было в рот виноградину, но тотчас и выплюнул, спохватившись, что виноград тот – из поповского сада. Все-таки, стоящий человек эта Кати, ни одной живой душе не проболталась, и даже Францишке не удалось докопаться до истины, но, правда, Францишка не больно-то часто и захаживала сюда, в Смоковую рощу. Ну, а он, Анжу, смерти не примет до тех пор, пока не скажет попу, что понапрасну тот изводил на него хлеб церковный да вином причащал: гроша ломаного не стоит поповское отпущение грехов, потому как он, Анжу, вероисповедание унаследовал от матери и, стало быть, римский католик. Спроси его поп, когда брал в работники, он бы так прямо, без утайки и сказал ему, но Кати вместо него все уладила и обо всем договорилась, он пришел на готовенькое, да так и застрял у священника, проситься обратно на щеточную фабрику он ни за что не стал бы, хоть тут озолоти его, ну и кончилось тем, что в ближайший церковный праздник пришлось ему принимать причастие.