Она никогда не проговорится Аннушке, что в последний день, когда еще можно было выходить из гетто и когда сама Аннушка находилась на винограднике, Енё, собрав остатки мужества, вынес в город, чтобы передать Аннушке, свою заветную шкатулку, из-за которой Аннушка столько раз бранила его: «Зачем ты хранишь при себе эту дурацкую шкатулку, Енё? Деньги у тебя отберут, да и тебя еще, чего доброго, пристукнут. А не будет шкатулки, на какие шиши я тебе построю потом новую мастерскую?» Но папа надеялся, что, имея ценности под рукой, он сможет хоть как-то облегчить мамину участь; он не расставался с этой надеждой до самого последнего дня. Никогда не проговорится она Аннушке, что папа в тот день успел написать ей, Эве: обиняками он давал понять ей, что шкатулку она должна получить у Арпада. В память их дома на улице Чидер, во имя чистой души Енё, в благодарность за картину, на которой Аннушка изобразила их мастерскую, за те слезы, которые она пролила, оплакивая Енё и маму, пусть Приемыш убирается подобру-поздорову. Чтобы Аннушке в автобиографии не приходилось указывать, что ее приемный брат – мародер.
И она еще упрекает Анжу в непрактичности! Ну а что тогда говорить об Аннушке, которая ничего не рисует напоказ и даже отказывается от участия в выставках, а занимается прикладным ремеслом и как будто бы так ничего и не добилась в жизни? Ведь Аннушка тоже ничего не рисует по заказам. Аннушка… Анжу…
«Я коммунистка, – думала Эва. – Я стала коммунисткой для того, чтобы оставить в наследие своему сыну более разумный мир. Но отчего иногда мне больно видеть заколоченные мелкие мастерские? Наверное, оттого, что Енё так любил свою мастерскую и свое ремесло. Мы хотим добра, но сколько еще недочетов и упущений кругом. Аннушка стала большим художником. Как жаль, что люди не знают об этом!»
Процессия медленно спускалась по затянутым черным ковром ступеням, старуха впереди нее споткнулась и Аннушка, шедшая сзади, поддержала ее. Изрытое морщинами, уродливо размалеванное косметикой лицо на миг оказалось в неприятной близости. Старуха пробормотала что-то неразборчивое, очевидно, благодарила.
– Держись за мою руку, Бабушка! – сказала Аннушка. – Я помогу тебе сойти.
«Значит, это Аннушка, – думала Дечи, – младшая дочь Эдит, та, что бежала из дому и вела в Пеште распутную жизнь».
Когда Аннушка вошла в часовню рука об руку с крестьянином в бекеше, Дечи не могла сообразить, кто это, и лишь по тому, что девушка села у самого гроба, догадалась, что та – член семьи. Невысокая, тонкокостная. Кисти рук маленькие, как у ребенка. И щиколотки тоже удивительно тонкие, даже в этих безобразных грубых чулках, От Эдит в ней ни единой черты. Эдит была высокая, шире в кости, с молочно-белой кожей, а у этой лицо желтовато-смуглое, волосы черные, и. глаза тоже темные. Она мучительно напоминает кого-то, только никак не сообразить, кого. Как только старуха увидела ее, так сразу же возникло ощущение, будто она знала Аннушку много раньше, но ведь это абсурд, она встретила свою внучку впервые в жизни. Как бережно ведет она ее по ступенькам, будто знает, как трудно ей ступать по ковру, Дечи боится упасть, последнее время. у нее часто бывают головокружения. На кого она похожа, эта девушка, в особенности, когда вскидывает голову и смотрит вверх? Когда ступеньки кончились, девушка выпустила ее локоть и опять поравнялась с крестьянином в бекеше. Оба шли следом за Дечи, они переговаривались, и голос девушки тоже казался ей издавна знакомым, вернее, не самый голос, а его интонации.
Катафалк медленно тронулся с места, на самом виду гроба сверкали серебряные ангелы в венке Анжу. Шествие направлял Такаро Надь; несмотря на усталость, сейчас он вздохнул с облегчением: проповедь, слава богу, закончена. Старый священник раздраженно дернул головой, потому что, к величайшему его изумлению, на сей раз в голос разрыдалась Францишка. «Видно, доброе у нее сердце, вот ведь как она убивается по невестке», – подумала Жофи. «Из-за венка ревет», – решил про себя священник и чуть не рассмеялся вслух пришедшей догадке. Черт с ними; с серебряными ангелами, зато такого ему еще не приходилось видеть ни разу, чтобы Францишка ревела от злости. Францишка высокомерна и сердцем черства. Господь же карает заносчивых.