«Голос у нее совсем не сонный», – подумала Янка, а впрочем, мудрено тут уснуть. Иной раз, когда Жужанне не спалось и если Папы не было поблизости, Янка рассказывала дочери сказку; сказки у нее выходили нескладные, путаные, потому что Янка давно перезабыла все, что когда-то слыхала от Кати и от Анжу, а книги со сказками были под запретом, стоило Папочке их увидеть в доме, и книжки тут же полетели бы на помойку. Сейчас ни одна из волшебных историй не приходила ей на память. Сусу прижалась к матери, и обе они молча следили за освещенными окнами напротив: через занавеску в окне канцелярии было отчетливо видно, как Папочка расхаживает взад-вперед по комнате, берет в руки и кладет обратно на стол Библию. В соседней комнате, в капелланской, было спокойно, Ласло Кун сидел за столом и писал что-то. Теперь, когда решающий разговор между ними состоялся, Янке все же стало на душе полегче. Бабушка лежала здесь, в постели Сусу, лицо и фигура ее, казалось, истаяли еще больше. Как могла она, Янка, поступить столь бессердечно, как могла она не заметить бабушкиных страданий? Собственные беды настолько поглотили все ее мысли, что для других забот не осталось места.
С появлением Аннушки весь дом ожил, наполнился шумом, суматохой, беспрестанным хлопаньем дверей, «Мне надо поговорить с тобой», – заявил Ласло Аннушке. Янка в это время поила Бабушку чаем, она подняла взгляд на мужа; Ласло почувствовал, что Янка смотрит на него, но сам он не сводил глаз с Аннушки. «Ну что ж, говори, за чем дело стало, – бросила Аннушка. – Время есть. Пока мы напоим Бабушку»… «Разговор будет там!» – И Ласло кивком указал на комнату капеллана. Аннушка повернула голову, на мгновение перехватила взгляд Ласло, но ничего не ответила. Она извлекла расческу и попыталась привести в порядок бабушкины волосы. «Ты что, не слышала?» – спросил Ласло. «Да слышала я, слышала!» – отозвалась Аннушка и встала с колен; она зевнула, потянулась так, что хрустнули позвонки, – все мышцы у нее свело от неудачной позы. Она подхватила и Подняла на ноги Янку, обняла ее. «Давай сыграем в лошадок!» – затормошила она сестру и тотчас же изготовилась к игре. В детстве, когда у нее бывало особенно хорошее настроение, «лошадки» были любимой игрой Аннушки: она становилась вплотную к Янке, прижималась лицом к лицу сестры и подражала приветливому лошадиному ржанию. Янка на мгновение подставила было ей лицо, но тотчас и отстранилась, опасливо покосившись на Бабушку: как та истолкует их дурачество, – но Бабушка по-прежнему лежала с закрытыми глазами, и тогда для Янки самым важным стало, чтобы Сусу не услышала ничего лишнего, не предназначенного для ее: ушей. А Сусу стояла тут же, напротив них, в противоположном углу комнаты, она не поздоровалась с Аннушкой и не подала ей руки и даже изловчилась увернуться от ее поцелуя; Сусу прижимала к себе куклу и в упор смотрела на них холодным, немигающим взглядом. Когда Янка сама попросила Аннушку пройти с Ласло в комнату капеллана и выслушать то, что он хочет ей сказать, Аннушка и Ласло одновременно взглянули на нее, и тогда Янка окончательно убедилась, что не ошиблась в своих догадках, все обстоит именно так, как она предположила утром.
«…Твое есть царство и сила и слава… ныне и присно и во веки веков». За словом «аминь» обычно следовал материнский поцелуй. Может, теперь она уснет. Янка плотнее подоткнула края одеяла. Сусу лежала притихнув и больше не ворочалась; Янка облокотилась о подоконник и взглянула на башенные часы. Теперь Аннушка уже в пути. Прощай, сестра моя любимая! Завтра я обо всем напишу тебе. Улица Кёлтэ, 97. Хоть бы малышка уснула наконец. Завтра все гнетущее покажется легче, завтра она попробует все объяснить Сусу. Услышав за спиной какой-то шорох, Янка обернулась. Сусу стояла на ковре, слабый свет из окна напротив освещал лицо девочки.
– Когда мы уйдем от Папы? – спросила Сусу.
«…Ваше преподобие, господин епископ! В постигшем нас тяжком несчастии глубочайшим утешением послужили Ваши пасторские слова соболезнования. Упование наше на власть Всемогущего есть верный залог тому, что за могильным сном воспоследует дарованное Господом воскресение, однако же…»
Здесь, на этом месте, она стояла и слушала его. Когда она затворила за собою дверь, он едва поборол желание схватить ее руки в свои, привлечь к себе, но затем, по мере того как он развивал свою речь и видел ее отстраняющую усмешку, тело его каменело, а под конец ему более всего хотелось ударить ее. Аннушка!