Стол, за которым я расположился, был почти свободен, если не считать двоих граждан на противоположном конце. Один из них, положив голову на скрещенные руки, спал. А другой приветственно поднял кружку и попробовал было, передвигая задом, перебраться ко мне, но на полпути утомился, а может быть, предпочел остаться в одиночестве. Из сиреневого облака выплыла «девушка», неся в каждой руке по четыре литровых кружки. Пиво пьют здесь только литровыми кружками. Кружки бывают стеклянные, бывают фаянсовые. И то и другие массивные и увесистые. Поставив передо мной пару таких сосудов, кельнерша было двинулась дальше, но я удержал ее, сказав, что желаю рассчитаться сразу. Женщина, кстати сказать, совсем не молодая, поставила ношу на стол и взялась за большой кожаный кошель, висевший у нее на поясе. Я подарил ей две марки и был удостоен беседы, из которой выяснилось, что данное пиво называется «Масс», что в среднем и день его расходится до двенадцати тысяч литров. К сожалению, на этом наше знакомство оборвалось, так как моя собеседница неожиданно бросилась к дверям и вцепилась в какого-то бородатого господина, как я понял, на предмет выяснения финансовых отношений.
«Пивной дворец» расположен в центре так называемого старого города, вместившего в себя множество архитектурных и исторических памятников. Их здесь так много, что город напоминает лавку древностей. Архитектоника Мюнхена весьма своеобразна. Видимо, к типичному средневековому центру когда-то был просто присовокуплен совершенно новый город с широкими, пересекающимися под прямыми углами проспектами, застроенными зданиями самых разнообразных стилей и эпох — от чистого классицизма до модерна. Неподалеку от белокаменных пропилей, словно вывезенных из Эллады, возвышается черный чугунный обелиск — в память о тридцати тысячах баварских солдат, погибших в России в 1812 году. Триумфальная арка, скопированная со знаменитых триумфальных ворот Константина, соседствует с готическими шпилями церкви Людвига. Разбросанные статуи из бронзы и мрамора поражают если не талантом исполнения, то числом и размерами. Особенно хороша в этом смысле колоссальная фигура «Бавария». Красивая, полная дама в греческом хитоне. Одной рукой она удерживает льва, в другой — лавровый венок. Стоит она на высоком пьедестале. У ног ее шевелится листва деревьев, а над головой проплывают облака. От этого движения оживает и сам монумент. Выспренняя и дородная фигура становится простой и выразительной.
Среди хаотического нагромождения копий и слепков с чужих шедевров, как нечто живое среди манекенов, возвышается старинная церковь Богоматери — некрасивое, но оригинальное, мощное и одновременно изящное здание из обычного красного кирпича. Кажется, единственное во всем городе, которое имеет право сказать: «Я — Бавария». Церковь была сооружена в XV веке мастером Йоргом фон Хальсбахом и с той поры остается неофициальным символом города.
В музеях и галереях Мюнхена сосредоточены интереснейшие экспонаты, в том числе произведения величайших мастеров всех времен и народов. И это весьма содействует созданию мифа о Западных Афинах — новом, современном пристанище муз. Увы, музы всегда славились ветреностью, предпочитая дворцам чердаки. В этом я еще раз убедился, посетив очередную выставку местных живописцев, разместившуюся в прекрасном Доме искусств. Дом этот расположен на опушке большого зеленого массива, носящего название «Английский сад». Его аллеи привели меня потом в знаменитый квартал города, известный под именем «Швабинг» — обитель местной богемы — древнего племени, живущего надеждами на реализацию еще не созданных шедевров. Поскольку современное абстрактное искусство счастливо предоставляет возможность причислить себя к мастерам вне зависимости от наличия элементарных способностей, племя это весьма многочисленно. От неприятностей голодовки «художников» спасает традиционная страсть мюнхенцев к организации различных празднеств, карнавалов, шествий, гуляний, непременно сопровождающихся обильными возлияниями, объеданиями, увеселениями… Для проведения очередного праздника сооружаются многочисленные балаганы, оформлением которых и занимаются будущие гении.
Если «духовный» центр находится некоторым образом в районе Швабинга, то «материальный», безусловно, на Мариенплац — самой красивой площади города, окруженной живописными сооружениями, из которых в первую очередь следует упомянуть здание новой ратуши, выполненное в стиле так называемого «немецкого возрождения». Неподалеку от ратуши расположена старинная церковь св. Петра. Я не поленился подняться на ее высоченную башню, чтобы насладиться обещанной соответствующим объявлением панорамой Мюнхена. Ожидания не оправдались. Расстояние снимает детали, оставляя главное, определяющее. А определяющим в сегодняшнем Мюнхене оказались его промышленные окраины. Они определяют лицо города. Ради них он и существует. Их никуда не денешь, никуда не спрячешь.
Примерно сотню лет назад о Мюнхене писалось следующее: «В нем много мастерских для приготовления изделий из железа, бронзы и других металлов. Искусные рабочие заняты производством предметов, необходимых для живописцев, математиков, натуралистов; литографское искусство, возникшее впервые здесь в конце XVIII столетия, продолжает процветать и поныне… Но из всех отраслей промышленности наибольшей славой здесь пользуется производство пива».
В 1875 году в Мюнхене было двадцать пивоваренных заводов с производством 117 236 400 литров в год.
Прошло сто лет. Город увеличился более чем на миллион жителей. Казалось бы, лишенный всяких предпосылок индустриализации, не обладая торговыми традициями, он тем не менее сделался крупнейшим центром того и другого. Сегодня это самый значительный оптовый рынок фруктов и овощей всего юго-востока Западной Европы. В сфере торговли здесь занято свыше ста тысяч человек. Заложенная еще в XIX веке оптическая и механическая промышленность дополнились в нашем веке машиностроительной и электротехнической, которые и определяют сейчас характер города. Из ста восьмидесяти тысяч рабочих мест предприятиям названных отраслей принадлежит не менее ста тридцати тысяч…
Я стоял на смотровой площадке колокольни и смотрел на расстилающееся подо мной море домов, над которым, как башня маяка, возвышалась серая игла телевизионной вышки, а у ее подножия поблескивала чешуя олимпийского стадиона. Об этом сооружении писалось много. Его идея — шатер. Бетонные руки лебедок натягивают или поддерживают над овалом стадиона крышу, склеенную из кусков полупрозрачной пластмассы. Все это оригинально, смело, непривычно. К собранию архитектурных памятников город прибавил еще один.
В хорошую погоду из Мюнхена видны снежные вершины Альп. С погодой мне не очень повезло, и горы я увидел лишь на следующий день из окна автомобиля одного местного коммерсанта, с которым у нас были кое-какие дела и который, в порядке любезности, выразил желание показать мне высочайшую точку Западной Германии — вершину горы Цугшпитце.
Преуспевающим людям, а мой спутник являлся, безусловно, человеком преуспевающим, бывает присуща страстишка побахвалиться. Неважно чем. Квартирой — самая удобная. Коллекцией бутылок — самая полная. Горой — самая высокая.
— Конечно, не во всем мире, но в Бундесрепублик…
Можно было подумать, что это его собственность, которую он собирается реализовать.
— Все 2974 метра. Хороших 2974 метра!
Уверен, что будь это «чужая» гора, ее характеристика звучала бы совсем по-иному:
— Только 2974, каких-то 2974 метра…
Кстати, я справлялся в атласе. Высота Цугшпитце — 2963 метра.
Но это к делу не относится. Более того. За предоставленную возможность увидеть Альпы я великодушно прощал компаньону и его велеречивость, и коммерческую изворотливость, и даже знание дела.
Из Мюнхена мы выехали рано, как говорят, с первыми петухами, и я еще раз пережил идиллию сельского утра. Свернув с автобана, мы очутились на заброшенном проселке (впрочем, находящемся в отличном состоянии). Вокруг нас простиралась ровная, заболоченная низина. Она скорее угадывалась, чем проглядывалась. Вообще поначалу ничего не проглядывалось, поскольку над землей висела тонкая, но плотная пелена. Но вот она зашевелилась, поплыла, пошла на убыль. Словно из-под земли на глазах вырастали купы кустарников, копешки сена, какие-то коряги. Дорога резко метнулась в сторону, и перед нами открылась панорама озера. По черной, глянцевой поверхности воды, свиваясь в бесчисленные трубки, подвижные, колеблющиеся, живые, отступал туман. Замелькали дома. Мы въехали в какое-то селение, которое могло бы показаться вымершим, если бы не прибой петушиных голосов. За поселком местность изменилась. Дорога, и до этого не особенно ровная, сделалась еще извилистее. Огибая мягкие, покрытые изумрудной травой холмы, она неуклонно шла вверх. Перед нами все смелее раскрывалась обжитая, ухоженная земля. На небольших, разделенных проволокой загонах, разгуливали меланхоличные и тучные коровы. Луга сменялись полями, поля чередовались с огородами. И когда пейзаж сделался привычным и глаза утратили зоркость, показались горы. Суровые, скалистые, крутые, они словно сию минуту выросли из-под земли и властно заявили о своем существовании.