Так говорила Мушка. Но Тедди, полагавшая, что ее приглашают на прогулку, вскочила и радостно, доверчиво залаяла.
Инге, помощница по хозяйству и член семьи, ничего не сказала, отчасти потому, что вообще говорила мало, а отчасти и потому, что накануне вечером ездила на велосипеде к пекарю за хлебом. И Тедди внезапно появилась возле ее велосипеда, а на обратном пути вдруг снова исчезла. Вот потому-то Инге и молчала, думала, что ей за это влетит.
И младший сын Ахим тоже помалкивал, но он молчал потому, что был слишком занят приготовлением яичной болтушки и история с Тедди его вовсе сейчас не интересовала. Кстати, ему очень даже нравилось гонять кур с огорода, по крайней мере хоть какое-то разнообразие в скучнейшем Сидении-За-Столом во время еды.
Фрау Шемель, также жившая у Дитценов, сказала со вздохом:
— Да уж эти собаки… У нас в Лихтерфельде тоже была собака… — И она начала рассказывать совсем другую историю про совсем другую собаку.
Только бабушка Дитцен, всегда сидевшая в своем кресле у окна, выходящего в сад, не принимала участия в осуждении Тедди. Она подозвала собаку к себе, погладила ее, почесала за ухом и сказала:
— Бедняжка Тедди, плохо, совсем плохо, когда тебя не выпускают, да? Смотри-ка, Тедди, я вот тоже никогда не схожу со своего кресла, но я привыкла, Тедди, ко всему можно привыкнуть, честное слово.
Тедди плюхнулась на ковер у ног бабушки. Несколько раз подряд зевнула, закрыла глаза и подумала, засыпая: «Ну до чего же скучная пошла жизнь! По-моему, все мои люди просто спятили!» И она заснула.
Между тем барсук Фридолин, из-за которого разгорелся весь сыр-бор и невинно пострадала Тедди, грелся на солнышке перед своей норой, подставляя лучам то брюшко, то спину. Он пребывал в очень недурном настроении, находил, что сделал отличный выбор, остановившись на этой квартире. До сих пор на Лесном острове не появился ни один двуногий и ни одна собака, не говоря уж о лисах. Он больше не тосковал по своему дому в Хуллербуше, бывали дни, когда он и не вспоминал о нем. Этот Лесной остров как нельзя лучше соответствовал его привычкам и пристрастию к одиночеству, ничто здесь не нарушало его покоя.
Конечно, как настоящий барсук, он ничем не выдавал своего удовлетворения. Сейчас, грея живот на солнцепеке, барсук ощущал, что живот приятно полон, и думал: «Овощи в моем огороде становятся хуже. Эти двуногие могли бы быть старательнее. Кольраби совсем уж деревянная, о горохе и говорить нечего, вместо каротели — обыкновенная морковь, ее, конечно, тоже можно есть, но я-то ведь привык к лучшей пище. Да и Сладкий Воск уже не такой сочный, как вначале, и зернышки стали мучнистые. Правда, они и сейчас здорово вкусные, нет, я не хочу сказать о них ничего плохого, я никогда не был привередником, но все-таки… Если бы я был Создателем, то мучнистые и сочные зерна росли бы рядышком, а клубника и горох тоже не переводились бы… Ну конечно, в этом ненормальном мире нет порядка, и праведному барсуку приходится столько страдать…»
Тут барсук зевнул, спустился вниз, к воде, и сделал один большой глоток. Затем он забрался в свою спальню и заснул.
Между тем отец вновь отказался от мысли привязать Тедди к своей ноге. Ему пришла в голову совсем другая идея. Он отправился в деревню к старику, которого все называли не иначе как «дедушка Леверренц». Этот дедушка славился тем, что умел своим молотком разбить самый крепкий валун и из обломков сложить крепкую, непробиваемую стену.
Этот маленький тщедушный старик с обветренным морщинистым лицом сперва ходил вокруг огромного валуна, часто весившего много-много центнеров, и остро вглядывался в него бледно-голубыми глазами. Потом он ударял своим молотком по какому-то определенному месту, по какой-то прожилке, едва приметной трещинке в камне. После целого ряда ударов камень разваливался, и дедушка Леверренц обрабатывал уже отдельные его куски, покуда из них не получались прямоугольники с острыми краями, из которых можно сложить стену.
Это трудное искусство, далеко не каждому доступное. Дедушка часто говаривал:
— Камень надо не разбить, а разглядеть.
При этом подразумевалось, что нельзя по камню дубасить как попало, потому что ты из сил выбьешься, а камню хоть бы что. Нет, его следует сперва хорошенько осмотреть, да и то с умом, нужно стремиться понять, как этот камень возник, где у него «слабое место», и лишь потом нанести удар.
Вот с этим старым дедушкой, который вообще-то уже наслаждался заслуженным покоем на старости лет, и заговорил папа Дитцен. Вследствие этого разговора дедушка в ближайшие дни разбил множество валунов на красивые, прямоугольные тяжелые камни. Рабочий Линденберг и поляк Матье врыли эти камни под ограду и как раз так, чтобы выступающий из земли верхний край камней приходился вровень с нижним краем проволочной сетки.