— Тысячи извинений, — виновато сказала Мушка и вышла из кухни. Она была очень огорчена, что рассердила маму, которая только что позволила ей пойти погулять, и тут же поклялась себе раз и навсегда покончить с этим отвратительным недостатком — любопытством. Ей необходимо до Рождества успеть стать безукоризненной девочкой, она это твердо решила.
Во дворе Тедди, всегда жаждущая прогулок, хотела присоединиться к Мушке, но в тайном изучении барсука Тедди была абсолютно лишней. Мушка заманила Тедди в угольный сарай и быстро заперла за ней дверь. «Попробуй только поскулить!» — подумала Мушка и ушла со двора.
Сквозь проволочную ограду она видела своего брата Ули, пилившего дубинки. Ули крикнул:
— Мушка, ты куда?
— Жареного трубочиста щипать! — ответила Мушка и пошла своей дорогой, не обращая внимания на неприличные ругательства брата. Приближаясь к Лесному острову, она старалась ступать как можно ровнее, спину держать прямо и не размахивать руками, точно качалками насоса. При этом она всем сердцем желала встретиться с барсуком, как говорится, лицом к лицу.
В то самое время, когда Мушка Дитцен собиралась в разведку, барсук Фридолин проснулся в своей норе. Даже здесь, под землей, на глубине двух метров, он почуял, что наверху тепло и солнечно. Он потянулся, несколько раз зевнул, потом чихнул и даже слегка рыгнул. Это напомнило ему о роскошном пиршестве прошлой ночи, и теперь ему очень захотелось выпить глоток свежей воды. Но тут он вспомнил еще и о том, что теперь у него есть куда более просторный и удобный, чем прежде, солярий. Он несколько раз тяжело вздохнул, снова, уже громче, рыгнул и сказал себе:
— Ну, да, да, в этом мире одна только работа и есть! Вот опять надо идти пить и греться на солнце, вместо того чтобы спокойно спать дальше. Я же всегда твержу: все это напрасно…
Он еще довольно долго потягивался, полагая, что тяжело трудится, пока наконец не решил, что пора вылезать из спальни. Так как ему хотелось пить, то он пошел не по тому коридору, что вел наверх, к солярию, а по запасному, полого спускающемуся среди камней к озеру. Он не пользовался этим коридором уже несколько дней, и за это время там успела поселиться на редкость жирная жаба. Жаба хотела спастись бегством, но уже на третьем скачке Фридолин схватил ее и тут же с превеликим удовольствием слопал.
— Сколько же трудов все это требует, — вздохнул он, — содержать квартиру хоть в маломальском порядке — это же словами не выразить! Я уж вижу, придется мне делать генеральную уборку, проверить все запасные ходы. Да уж, в недостатке усердия Творец всех зверей меня обвинить не может. Держу любое пари, я самый усердный из барсуков.
Тут он достиг наконец искусно спрятанного выхода из запасного коридора, но перед тем как вылезти наружу, Фридолин еще немного посидел. Его уши улавливали малейший звук, откуда бы он ни исходил, нос — все запахи, но ничем опасным сейчас не пахло, ни один посторонний звук не нарушал летней тишины. И вот он вылез из норы, озираясь, посидел на берегу и, наконец, отважился подойти к воде и напиться; это длилось долго, так как он, наслаждаясь, пил маленькими глоточками.
Затем он опять тихо сидел внизу. И обдумывал, начать ли ему сейчас генеральную уборку, то есть пройти насквозь все свои коридоры, или же лучше подняться по склону и понежиться на солнышке. И, решив, что сегодня утром он уже достаточно потрудился, Фридолин стал карабкаться вверх по склону, медленно и тяжело.
Добравшись до главного входа, он тут же улегся на спину, подставив солнышку живот и плотно прижав лапы к телу. Так вода у меня в животе быстрее прогреется, думал он, сладко ворочаясь с боку на бок. Солнце действительно здорово припекало, к тому же благодаря усилиям собаки солярий теперь был лучше защищен от ветра — поистине уютное местечко. Какое же неимоверное напряжение — с самого утра сожрать жабу, подумал Фридолин, и, вероятно, уже от одной мысли об этом напряжении сразу заснул. Он действительно очень нуждался в отдыхе.
Но звериные уши слышат и во сне. Фридолин вдруг проснулся. Он лежал тихо-тихо, на самом припеке, уши его ловили звуки со всех сторон, глаза же, насколько позволяло углубление, в котором он лежал, опасливо обшаривали округу.
Но барсучьи уши не уловили ничего подозрительного, воздух, как всегда в теплый летний день, гудел от хлопанья крылышек тысяч насекомых, парящих, танцующих, порхающих в нем: златоглазки и поденки, комары, шмели и пчелы. Снизу доносилось тихое бормотанье озера, едва слышный шорох камышей, ни ветерка… Нет, ничего подозрительного не было слышно…