Зато глаза, глаза!.. Вон то дерево, ведь оно должно быть белым, разве нет? А сейчас оно красное, по крайней мере снизу. И кажется, оно стало толще? И вдруг Фридолин почуял едва уловимый запах двуногого…
Теперь он был почти уверен, что, пока он спал, что-то враждебное приблизилось к нему. Но барсук не шевелился, он лежал неподвижно, на спине, подтянув лапы к животу. Ему, так же как и всем барсукам, с рождения было свойственно перед лицом опасности притворяться мертвым, словно бы в уверенности, что великодушный противник не причинит вреда мертвому врагу. Но каждый нерв Фридолина был натянут как струна, все мускулы напряжены. Барсук готов был при первом же движении врага юркнуть в нору, то есть в безопасное место.
Но Мушка в красном платье стояла у ствола березы и вовсе не собиралась двигаться с места. Затаив дыхание, даже не моргая, она с восхищением смотрела на зверя, так смешно лежавшего на солнышке. Ни Верная Рука, ни Виннету не могли бы подкрасться незаметнее Мушки. Она не думала о том, что надо ступать с носка и прямо держать спину, зато примечала каждый камешек на дороге, каждый сухой лист.
Вот так она и сумела совсем близко подобраться к барсуку — осторожно, сперва один шажок, потом еще. Она видела, что барсук спит, и не решилась подойти еще ближе, боясь его разбудить. Сердце у нее громко билось, и колени дрожали. Наверное, никогда в жизни не была она так взволнована, потому что волнения из-за рождественских подарков — это волнения совсем другого рода.
Мушка тихонько прислонилась к березовому стволу, но, как ни тихо она это сделала, легкий шорох все же раздался, когда спина ее коснулась ствола. Тут она увидела, как проснулся барсук, и сразу поняла — он насторожился: дрожь пробежала по его телу, в особенности заметно дрожал круглый животик, потом открылись глаза и зашевелились уши.
Мушке барсук показался ужасно забавным, совсем не таким, как на картинке у Брема, и совсем не похожим на дикого зверя, как она его себе представляла. Вполне соответствовали рисунку и шерсть, и белая с черными полосками вытянутая мордочка, и длинный, похожий на рыльце нос, и тем не менее она представляла его себе совсем иначе, он вовсе не казался «диким», этот барсук! Он лежал на спине, поджав задние лапы, такой потешный и даже вызывающий жалость, вроде старого дедушки, который сам за себя уже не может постоять и нуждается в помощи.
Внезапно вспомнив про острый бур, которым некоторые люди пронзают барсуков во время зимней спячки, Мушка крепко сжала губы и нахмурила лоб. Такое могут, наверное, только очень злые люди! Да если бы в руках у Мушки сейчас был камень, размером с кулак, и даже будь она твердо уверена, что, бросив этот камень — бац! — барсуку в нос, она сразу его убьет, она бы ни за что его не бросила!
И тут уж ничего не помогло бы, никакие мысли о дырах в заборе, о курах в огороде, о наполовину испорченной кукурузе. Для Мушки в этот момент война кончилась раз и навсегда. Она не собиралась убивать маленького старенького дедушку, не собиралась есть его мясо, будь оно хоть в сто раз слаще свинины.
До чего же потешный малый, он же знать не знает о том, какой приносит вред. И не ведает, что ему объявили войну. Он такое мирное создание, точь-в-точь Фридолин из «Хождения на железный завод»[2]. Фридолин — отличное имя для этого зверька, который, кстати, оказался намного меньше, чем представляла себе Мушка.
Нет, она и отцу скажет, что не желает участвовать в этой войне, и пусть братец Ули сколько угодно потешается над ней, что, мол, она разнюнилась, слюни распустила. И еще она будет следить, чтобы Тедди снова не примчалась к норе, оказавшись без присмотра. Мушке аккуратный барсучий солярий уже казался очень красивым. Наверняка барсуку пришлось немало потрудиться, чтобы привести в порядок все, что тут разорила Тедди.
Вот бедолага! Как же это тяжко, одному пробиваться в жизни, без мамы и папы, когда вокруг и так столько опасностей, а теперь еще и Дитцены! Тут поневоле станешь угрюмым, как пишет Брем. Мушка легко представила себе, каким скверным было бы у нее настроение, если бы она всегда должна была одна заниматься хозяйством, а любой зверь или человек мог бы разрушить ее красивую маленькую комнатку. Нет, сказала она себе, я выхожу из этой войны Дитценов с барсуком. Она решила даже стать его союзницей, помогать ему по мере сил. Она, правда, еще не знала, в чем будет заключаться ее помощь, но что-нибудь она придумает!
Лучше всего, конечно, было бы, если бы она могла поговорить с барсуком! «Милый Фридолин! — сказала бы она. — Папа страшно зол на тебя за то, что ты уничтожил всю нашу кукурузу и все время роешь ямы под нашим забором, и он объявил тебе войну. Мой тебе совет: убрался бы ты отсюда подобру-поздорову куда-нибудь в другое место, где папа не сможет тебя найти, потому что, если уж он сердится, для тебя это добром не кончится. Мало ли мест на свете, где ты сможешь жить более мирно и спокойно, чем здесь, и если уж тебе непременно нужна кукуруза, то поищи себе большое поле в каком-нибудь дворянском поместье, где никто и не заметит, сколько ты там съел, не то что на нашем маленьком участке. Так что лучше уходи, Фридолин, я тебе настоящий друг и даю добрый совет».