Именно эти символы Клейну не по душе, оскорбляют национальное достоинство русского человека, причем со всех сторон. «Далее, как говорится, везде, ─ полушутит Клейн, ─ в символы превращаются и мальчик, и его старший брат, и женщина-попрошайка и т.д., и т.п., словом, все, что попадается на пути. От такого символизма у читателя (Л. Клейна ─ Ф.Г.) начинает рябить в глазах. Не переборщил ли автор в столь небольшой повести?»
В тридцатом году Юрий Лебединский писал (в то время все хорошо писали): «Наиболее передовой тенденцией тогда, в начале 20-х, был символизм, который стремился отыскать за вещью определенные явления по одному ее признаку, в увеличенном до предельных размеров виде, давая таким образом явлению неподвижность, за которой стоит «Понятие».
У С. Тарощиной свое мнение о символизме. Сам по себе символизм не злокачественен. Дурно обстоит дело с моим символизмом, ибо «душевно возбужденный Бодлером (так полушутит С. Тарощина ─ Ф.Г.), автор разглядывает славянскую душу сквозь магический кристалл литературных ассоциаций и, заметим, тех, что редко выходят за рамки очень средней школы».
Это, признаюсь, правда. Люблю я школьную хрестоматию, где литература сервируется натурально, без литературоведческих соусов и подливок. Тарощина продолжает: «Увидел он жестоких детишек ─ Достоевский, выкладывает автору падшая Люба свою жизнь ─ пожалуйста, «Гроза». Бывает, правда, факультативно мелькнет сонет Шекспира». Вот такие соусы.
Нет, конечно, соус ─ дело хорошее, даже очень. Соус ─ создатель и регулятор вкуса блюда: соус Луи де Бушимеля, соус Шарля Мари Франсуа де Нуаинталя, первого собирателя сказок «Тысячи и одной ночи», соус писателя Шатобриана, русский соус французской кухни, куда входят икра, майонез и бульон из омаров (В.В. Похлебкин, «Занимательная кулинария», факультатив).
Пушкин, я слыхал, в свободное от иных дел время замечательно готовил соусы. Хорошее дело соусы, но только не те, что приготовлены на коммунальных кухоньках неопрятными дамочками в капотах и папильотках или неумелыми руками мужчин-дилетантов. Есть немало мужчин, которые любят повозиться на кухне, но ведь и тут нужны умение и способности. Ведь и кухонная графомания ведет к изжогам и катарам. Так в любом деле. Литературоведение и литературная критика ─ не исключение. Нужны, как и в приготовлении соусов, мастера ─ а где они!
Помимо всего прочего, скука ужасная с их стряпней общаться, скулы сводит, несмотря на то, что все время «полушутят». Писали бы отрицательно, писали бы даже предвзято и нечестно, как они пишут, но, хотя бы, не говорю талантливо ─ квалифицированно. Тогда можно было бы поспорить. Не для того, чтобы их, «полушутников», переубедить (упаси меня Бог, да и надо ли?) ─ для того, чтобы третьей стороне, то есть читателям, было интересно. Спорить не буду ни с кем, но отповедь дам, ибо помимо качества моих книг ─ о вкусах не спорят ─ речь идет об определенного сорта идеях, точнее идейках. И о том «не могу молчать»!
Но почему я собрался дать отповедь с таким запозданием и молчал так долго, целых четыре года? Ведь соавторы С. Тарощина и Л. Клейн обвинили меня в русофобии еще в 1992 году. Во-первых, не до них было. Сейчас тоже не до них. Времени жалко. Но раз уж решился… А, во-вторых, иногда следует повременить с ответом, пока обстоятельства, о которых идет речь, станут более ясными, и дела, о которых идет речь, разовьются вдаль и вширь. Как и в новелле Пушкина «Выстрел» Сильвио откладывает выстрел на несколько лет (Пушкин «Повести Белкина», 8-й класс). Между мной и соавторами-оппонентами С. Тарощиной и Клейном словесная дуэль идет ни больше ни меньше, как о матушке-Руси.
«Нет, не переборщил, ─ признает Клейн. ─ Оказывается, герой не просто прощается с Волгой и Россией, но по ходу дела пытается разгадать загадки русской души и истории, и символы лишь помогают ему найти ответ на вечный русский вопрос, но, странное дело, вопрос этот решается очень легко, и образ России, выстроенный из многочисленных символов, оказывается чрезвычайно прост и схематичен. Так, верхняя Волга ─ символ доимперской (святой) России, а нижняя ─ символ России колониальной, имперской», ─ полушутит Л. Клейн.
Да, именно, ─ просто и схематично. Для того, чтобы понять судьбу и историю России последних 450 лет, не нужна ни высшая историософия, ни высшая литературософия. Все укладывается в хрестоматии и учебнике истории «очень средней школы» с некоторым, может быть, прибавлением факультатива. Надо только обладать взглядом, лишенным не только проправительственной рептильности, но и трусливого народопоклонства, чем русский (российский) интеллигент всегда отличался. Даже мамонты-гиганты отдали этой печальной и ужасной болезни дань ─ Толстой и Достоевский. Но не Пушкин, не Лермонтов, не Чехов, не Бунин. Другое дело, что это народопоклонство редко выходит за пределы свечки богоносцу и диалектики. «Диалектик обаятельный, честен мыслью, сердцем чист. Помню я твой взор мечтательный, либерал-идеалист». (Некрасов. «Школьная хрестоматия», 8-й класс.) Надо сказать, что это всё-таки не про нынешних ─ «сердцем чист». От тех народопоклонников-идеалистов нынешние народопоклонники взяли мало, особенно, если возвратиться к нашей теме: «Прямые и побочные потомки литературоведа Маца».