Современные новообращённые приёмыши сгибаются в три погибели перед своими «знакомыми полушутниками», оскорбляющимися за «национальное достоинство русского человека». Не из жестоких ли детишек знакомые российского еврея Клейна, не пел ли он в золотом детстве популярную весёлую песенку про «кухочку»: «Я никому не дам, всё скушает Абрам, и будет он толстее, чем кабан»? Слово «толстее» не совсем грамматически правильно употреблено, а всё остальное на месте. Так эти «оскорбляющиеся» весьма склонны сами оскорблять, особенно, когда речь идёт о «малом народе». В этом направлении народное возмущение весьма допускалось российскими власть имущими, но когда речь шла о правительственной критике, тут история России проста и схематична. Те из тиранов и властолюбцев, кто не усложнял её, кто правильно воспринимал её на уровне школьного учебника, даже не средней, а низшей, четырёхклассовой школы с четырьмя действиями арифметики и букварём, были успешны и народом любимы. Когда у Сталина спросили, каким образом он перехватил власть у Каменева и Зиновьева, он «полушутя» ответил: «У них были кабинеты, а у меня ─ ключи от проходных». Вот такой схематичный символизм.
Немецкий интеллигент, точнее, интеллектуал (интеллигент ─ вообще, слово, ложно употребляемое, «интеллигент» по-немецки означает «развитый»: может быть интеллигентный ребёнок, интеллигентный кот), так вот, немецкий интеллектуал тоже не был в особой чести у верхов. В Берлине вокруг памятника королю Фридриху Второму на пьедестале расположены все сословия, причём, интеллектуалы помещены под хвостом лошади ─ опять символизм. Но немецкий интеллектуал, будучи ещё сильней оторванным от народа, никогда не преклонялся перед народом, перед низами, не чувствовал перед ними своей «вины». Это указывает на большую зрелость немецкого общества по сравнению с российским. Не только его культурная прослойка, но также и низы обладали большей самостоятельностью и большим сословным достоинством, без российской рабской ущемлённости и без российского рабского паразитизма.
Ужасны обе национальные катастрофы 20-го века ─ российская и немецкая. Но произошли они по разным, противоположным причинам. Российская катастрофа во многом была следствием давнего слепого народопоклонства. Тогда как немецкая ─ наоборот ─ слепого чиноподчинения верхам, даже если наверх пробрался австрийский безработный бродяга из низов. При творческом осмыслении такой схематической истории глубину придаёт деталь. Причём, в отличие от описаний чисто исторических, в художественных описаниях истории первостепенными являются именно второстепенные детали.
Признаюсь: сделав отступление, не хочется опять обращаться к убогим текстам моих оппонентов Тарощиной и Клейна. Но, во-первых, темы обязывают, а, во-вторых, при своей убогости, тексты эти содержат некие любопытнейшие детальки. Однако не буду забегать вперёд.
«И вот, последний аккорд «Последнего лета»: «Прощай, нищая Россиюшка, безгрешная убийца». (пишет, точнее уворовывает фразу из текста повести С. Тарощина ─ Ф.Г.) Занавес. (полушутка ─ Ф.Г.) Не знаю, как публика, а я ухожу, пожимая плечами».
Так она, С. Тарощина и пошла, пожимая плечами, «солнцем палима». Не знаю, как шла, повторяла ли дорогой: «Прости его (меня) Бог», разводила ли безнадёжно руками? (А. Некрасов. «У Парадного подъезда», 8-й класс. Золотые времена). Но дорогой встретила А. Стреляного, публициста с радиостанции «Свобода», который тоже путешествовал летом «на верхней боковой».
«Нет, не сравниваю, сравнения почти всегда ─ хромоножки (Говорит «не сравниваю», а сравнивает ─ Ф.Г.), помню, что Стреляный ─ публицист, а Горенштейн ─ прозаик. Но в том-то и дело, что Стреляному, который у нас прописан по ведомству боевиков быстрого реагирования, Стреляному, как мало кому, свойственно то, о чём замечательно сказал В. Ходасевич: «не умствование о видимом, а самый процесс … умного зрения». С помощью Ходасевича Владислава Фелициановича подобным образом меня уязвить захотела. Я «умствую», а у Стреляного ─ «процесс … умного зрения».