Подобное цитирование с троеточием в неподобающем месте не совсем хорошо звучит, как в старом фривольном романсе: «Если страсть вспыхнет огнем, можно ли вспомнить былое, можно ли вынуть из брюк … ваше письмо дорогое» (факультатив). Впрочем, дело не моё, пусть сам публицист со «Свободы» Стреляный по поводу подобной медвежьей похвалы Тарощиной с Тарощиной разбирается, если хочет. А я ─ о своём. Мне Тарощина «в дополнение, на прощание, вдогонку» решила из своей критической двустволки послать заряд соли. Но я тоже стреляный заяц. Так просто меня солью не уязвишь, ни охотничьей, ни коммунальной ─ в кастрюлю. Тем более, что ответный выстрел теперь за мной. Потому временно оставлю Тарощину ─ пусть путешествует по своему путеводителю, погляжу, куда придет. Я же вернусь к ее соавтору Л. Клейну ─ рецензенту из «Независимой газеты».
ГЛАВА 2
Моими символами Л. Клейн недоволен:
«Мальчик ─ символ чистоты и гуманности, его старший брат ─ жестокости и разврата. Нищая попрошайка Люба ─ символ нищенки России. А пожилая женщина, прижимающая к себе свиную голову ─ символ тупой и бездушной России-свекрови, загубившей одинокую и бездомную невестку Любу. Здесь стоит задержаться».
Да, задержимся. «Неподалеку от меня у самого борта сидела пожилая женщина безликого облика, из тех, кого видишь во множестве, и потому не замечаешь. Но в руках эта женщина держала, прижимая к груди у самой своей головы, огромную свиную голову. И я поразился схожестью не только выражения, на женском лице и свином облике, но и схожестью даже каких-то внешних черт. Со своими двумя тупо-мертвыми головами она, свекровь-Россия, уверенно восседала, как на троне.
Так Клейн цитирует, тоже манипулируя троеточиями, вставляя их в нужные ему места, используя троеточия, как воровские отмычки или тузы в рукавах. Всю цитату без шулерских многоточий приводить не буду. Желающих отсылаю ко второму тому моего трехтомника (издательство «Слово», Москва, 1992 г., стр. 535). Но приведу ту часть текста, о которой Клейн по-шулерски умолчал: «Да, это была другая, вторая ипостась России, всё вокруг вытаптывающая, всё и всех пожирающая, в том числе, а скорей в первую очередь, себя, большую, тяжелую, заплывшую салом. Ее нельзя было одолеть и смертью, убоем, она для того и существовала, она тем и губила соблазненных ею убийц своих, восставших на нее, многоголовую. Со своими двумя тупо-мертвыми головами она, свекровь-Россия, уверенно восседала, как на троне, а загубленная ее Россиюшка, одинокая, бездомная, пропадала где-то во тьме, холоде, сырости, ночуя на дебаркадере. Вот такой волжский сюрреализм, вот такой волжский Сальвадор Дали».
И ─ следующий кусок текста, почти рядом с этим расположенный: «Это, повторяю, ужасное зрелище, но в определенные моменты как раз модернизм, сюрреализм, символизм воплощают реальность, а реализм превращается в блеф, фантазию, выдумку. Разве не досужей выдумкой выглядит красна девица Россия, выносящая навстречу черным лимузинам хрустящий хлебный каравай и соль в хрустальной солонке? Разве не реальней были бы две ипостаси сюрреалистическая свекровь-Россия, подносящая начальству на блюде холодца свою собственную голову, и символическая Люба-Россиюшка, подносящая нищенски собранные куски черствого хлеба и тряпицу с мокрой солью? Разве в промежутке меж этими двумя ипостасями России не уложились бы и тоскливая ненависть тусклой российской улицы, и мазохистски-губительные пьяные радости нынешних людей мелкого счастья, а также прочее и прочее из повседневности страны, где, как писала Анна Ахматова: «Здесь древней ярости еще кишат микробы: Бориса дикий страх, и всех Иванов злобы, и Самозванца спесь ─ взамен народных прав»?
Я вынужден был привести такие большие куски моего текста, потому что они важны в противостоянии тому шулерскому цитированию с многоточиями, к которому прибегают соавторы Тарощина и Клейн. Только ли они?
«Главный герой, «интеллигент», как он себя называет, ─ представляет моего героя повести Л. Клейн, ─ прекрасно знающий и любящий Россию». А в ином месте Клейн пишет: «Публицистический напор смыл границы, и перед нами не столько мироощущение героя, сколько оголенная концепция автора».
От того не отказываюсь, по крайней мере, от того, что касается вышеприведенных мыслей. «Прекрасно знающий и любящий Россию». Какую Россию? Есть Россия святая, есть Россия свиная. А в промежутках ─ всевозможные переходные формы. Все зависит от того, к какому они полюсу ближе. Тех, которые возле России свиной, я не люблю, не люблю ее ни в ее начальственном, ни в ее народном облике.