«Национальное достоинство русского человека», «знакомого российского еврея» Клейна оскорбляет слово «свинья»? А вслед за ним и сам Клейн оскорбляется: «Конечно, словосочетания типа «свиной облик» или «безликий облик», мягко говоря, режут слух, но суть не в них». Да, суть не в них, в этих словах, а в тех, кто оскорбляется. Найдется достаточно русских, которых такое словосочетание не оскорбляет, не все же русские ─ «знакомые российского еврея» Клейна, не все так низко себя ценят. У Достоевского в «Дневнике писателя» («Полписьма одного лица») сказано: «И неужели в слове «свинья» такой магический смысл, что каждый норовит принять его на свой счёт?» Нет, не каждый. Тем более, что речь идёт о символах.
Оскорбляющихся символами хочу отослать к другому литератору, а именно ─ к Василию Розанову. Его, русского шовиниста, антисемита, что в определённых кругах тайно ли, явно ли, свидетельствует о благонадёжности, уж нельзя, как меня, некрещёного эмигранта, заподозрить в недоброжелательности к матушке России.
В немецком издательстве «ROWOHLT», Berlin, 1992 г. опубликована книга «Abschied van der Wolga» («Прощание с Волгой»). Книга эта в первой своей части содержит путевой очерк В. Розанова «Русский Нил», а во второй части ─ мою повесть «Последнее лето на Волге». Два путешествия по Волге: одно ─ 1907-го года, другое ─ 1980-го. Какие же символы являются Василию Розанову?
То, что он видит и то, как он видит в 1907 году, безусловно, складывается в символы. Приведу лишь один, наиболее яркий. К сожалению, не имея под рукой русского текста, буду вольно излагать в обратном переводе с немецкого. Возможны поэтому некоторые словесные стилистические неточности, но суть постараюсь передать точно.
«Когда мы мимо Казани плыли, стали мы свидетелями одной необычайной картины, которая немедленного объяснения не имеет. Лодка пересекла наш путь в непосредственной близости перед носом парохода. «Они утонут, они утонут», ─ кричат пассажиры, полные испуга, когда видят, как множество, очевидно, пьяных крестьян, что-то крича, как дикие, в лодках со всех сторон несутся. В это время один их них, перегнувшись через борт, погрузился головой в воду. Он, однако, опять вынырнул, машет руками и что-то кричит, грозит кулаком удаляющемуся пароходу и показывает на воду, очевидно, пассажирам парохода предназначенную, точно в мыслях своих кого-то в воду хочет бросить. Какое же было наше удивление, когда мы десять минут спустя на пароходе узнали, что это не о пьяных идёт речь, а о голодных крестьянах из голодающих краёв возле Казани, и, что они оскорбления в адрес проезжавшего парохода кричали и желали, чтоб он потонул или сгорел и, чтоб все пассажиры в воду ушли и, поскольку крики не хорошо были слышны, погрузился он, крестьянин, головой под воду, показывая, что он и они все ─ голодающие ─ находящимся на пароходе от всей души желают: «Вы уйдёте в воду! Вы чтоб утонули, вы чтоб сгорели и утонули вместе с вашими детьми, проклятые!»
Какой великолепный символ! Вот она, Россия, которую мы потеряли. Богатый, сытый, весёлый, полный праздности, комфортабельно-белый пароход плывёт мимо лодочек с голодными мужиками. Сытая, богатая Россия плывёт мимо голодной. Просто главный эпизод фильма ─ русский символизм в духе итальянского неореализма. Но вряд ли кинорежиссёр Говорухин ─ монархокоммунист, любимец радиостанции «Свобода», включил бы этот эпизод в своё кинопроизведение. Он ведь тоже многоточиями манипулирует, вставляя их в нужные ему места. Такие, как он, утверждают, что революция в Россию приехала по железной дороге в пломбированном вагоне. А вот она! В полном своём объёме безнравственной праздности одних и злобной, мстительной нищеты других, плывёт по матушке-Волге, натурально, символически плывёт.
Кроткое, святое, наивное нищенство, такое, как у описанной мной Любушки, ведь редко. Оно уже недалеко от полюса святой Руси и весьма далеко от полюса Руси свиной. Оттого она меня так заинтересовала и тронула, оттого так возмущает меня гнусное (уместно привнесённое в свой текст Тарощиной слово), гнусное высказывание Тарощиной в адрес Любы, вместе с соавтором Тарощиной Л. Клейном, который упрекает её в нищем попрошайничестве. Она ли падшая, она ли попрошайка? О более стыдной форме падения и попрошайничества скажу ниже.
Есть такие формы попрошайничества и такие формы падения, которые по сравнению с обычным падением или обычным попрошайничеством выглядят преступно. О вашем падении и о вашем попрошайничестве я ещё скажу, мои дамочки и господа хорошие.