Этот автор, Генис-Вайль, ужасно популярен в среде «прогресивной» интеллигенции. Он всюду и везде. Как говорится, не печатается только на подоконниках. А теперь ─ и того более. Пока Генис и Вайль писали вместе, было даже немного лучше, компактнее. Теперь они пишут отдельно. Это значит, что их стало вдвое больше.
«Не вздрогнешь и от крика души молодого литератора Марии Руденко, ─ продолжает Тарощина. ─ Покричала она маленько, Достоевского, как водится, вспомнила и Тарковского, и Святое Писание. А так хочется шепнуть ей на ухо «Не кричи, потолкуй со мной вполголоса».
Я работы Марии Руденко не читал, но не думаю, что ей стоит шептаться на ухо с Тарощиной, доверяя некие свои душевные и сердечные тайны. Что касается их, то есть славистов, то, как правило, это персоны не с другого берега, а меж двух берегов. Или слуги двух господ, обманывающие и тех, и других. Я говорю не о профессиональных трудягах-переводчиках ─ С. Тарощиной так же мало от них проку, как от наших, ─ а о славистских белых воротничках, занимающихся разного рода структурологией, эйдолологией, то есть тех, кто как раз и распоряжается университетскими деньгами и, значит, заказывает музыку.
В одной Америке для «хороших людей» кормушек, если не тысяча, так сотни. Я сказал одному из таких американских профессоров-славистов, ныне оставившему это поприще и занявшемуся общественно-полезным трудом, может быть, под влиянием десяти заповедей, которые перечитал внимательно. «Все эти славистские кафедры можно без особого ущерба сократить на 99 процентов». Он ответил мне: «Вы ошиблись на один процент».
Однако вновь, в который раз уже, я уклонился от рассматриваемой персоны. Происходит постоянное отталкивание. Перейду ко второму варианту Тарощиной. Мне кажется, в этом варианте Тарощиной, втором варианте, заключена суть, тут-то и лежит заяц в перце, как говорят немцы, или тут-то и собака зарыта, как говорят русские.
Вариант второй: «Критики осенили своей хоругвью «новую дружину»: 10 ─ 15 имен не сходят с языка. Остальных в упор не замечают». И тут обида С. Тарощиной, долго скрываемая, вырывается наружу (наружу вырывается и нечто иное, но о том ниже). «Распахнув объятия проливной третьей волне, мы не заметили своего здешнего, здешних (с нашей улицы Черняховского или Часовой, или иной Аэропортовской, писательской ─ художественно-писательской околотки), к слову сказать, увенчанных литературными премиями на Западе» (Думаю, на славистском Западе или диссидентском правозащитном). Иными словами ─ тех, кто уехал, даже таких, как я, на уровне очень средней школы, подняли на щит (Меня на щит не подняли, напрасно ревнуют). А сидевших в тюрьмах, отбывших ссылки, иными словами, борцов-страдальцев в упор не замечают. «Как оценили писателя, работавшего некогда в никуда, потом оглушенного Матросской тишиной, затем безмолвием ссылки и, наконец, огорченного непрошеной реабилитацией 87-го года?» (Что огорчительного в реабилитации? Понижает или вовсе снимает ореол героя-страдальца? ─ Ф.Г.) Подобные упреки, прямые или косвенные, диссидентов в адрес эмигрантов не новы. Вы, мол, уехали, а мы тут ─ по тюрьмам.
Покойный Владимир Емельянович Максимов, человек он хоть был сложный, но далеко не глупый, Владимир Емельянович, которого упрекали в том же, как-то ответил на подобные упреки диссидентов: «Тюрьма ─ ваша беда, а не ваша заслуга, не берите пример со старых большевиков».
С. Тарощина в качестве такого примерного диссидента страдальца-писателя выставляет Феликса Светова: «Для примера, ситуация с Феликсом Световым: писатель, работающий не один десяток лет, стал публиковаться на родине всего год назад, то есть в 1991 году, в период ликования по поводу эмигрантской литературы». В пример приводится Светов, но чувствуется, что для Тарощиной это и нечто более личное. Однако будем считать Светова как бы собирательным образом, символом писателей-диссидентов, которыми пренебрегли во имя писателей-эмигрантов и которых не замечали. «Но вот, заметили. И что же? Критика снисходительно похлопала по плечу, обронила несколько невнятных слов, а Андрей Немзер в «Независимой газете» написал примерно следующее: «Светов ─ человек порядочный, так что бить его не стану. Но ничего хорошего о его романе «Тюрьма» не молвлю».
Было время, говорили: «Поехал на целину за талантом». О иных можно было бы сказать: «Поехал в тюрьму за талантом». Но не каждый заключенный ─ Достоевский с его «Мертвым домом». О порядочности же Ф. Светова, «писателя и человека», существует и противоположное мнение. Вообще, представление о том, что все нехорошие люди исключительно в КГБ и в иных советских учреждениях (там их, конечно, было немало), сильно упрощено. Встречались нехорошие люди и среди диссидентов и диссидентствующих.