Ухаживания «влюблённого», к счастью, были безуспешны. Более успешной была его провокаторская служба против соотечественников, носившая также интернациональный характер. Иными словами, Хмельницкий обладал убеждениями «честного человека». О таких писал ещё Герцен: «…Тех честных людей, считавших главной обязанностью честного человека делать доносы на друзей». (Об иных уже не говорим.)
Ну, а я обо всём об этом узнал впоследствии, столкнувшись с провокатором Хмельницким (к счастью, не лично) в 1982 году в Берлине, бывшем тогда Западным. Так уж, видно, я неудачно (или удачно?) устроен, что стоит в округе появиться какому-нибудь «честному человеку», как он с большой вероятностью меня зацепит и со мной столкнётся.
Итак, совсем недавно приглашённый в Западный Берлин на стипендию, прожив здесь всего год (теперь уже живу 17 лет), я, тем не менее, решил изложить свои впечатления в статье «Идеологические проблемы берлинских городских туалетов», опубликованной в журнале «Континент». Я тогда, в первые свои эмигрантские годы, много публиковался в «Континенте» у В. Максимова, так же, как и в журнале «Время и мы» у В. Перельмана, где, кстати, впервые была опубликована моя повесть «Последнее лето на Волге», вызвавшая впоследствии столь бурную реакцию у соавторов из «Литгазеты» и «Независимой» Тарощиной и Клейна, даже обвинивших меня в оскорблении России (русского человека). Но задолго до Тарощиной с Клейном возмутился мной (моей статьёй) провокатор Хмельницкий, приехавший в Берлин, есть предположение, не без помощи и при поддержке «учреждения».
Статья «Идеологические проблемы берлинских городских туалетов» посвящена была связям левых кругов Западного Берлина и Западной Германии, господствовавших тогда на улицах, с нацистами и арабскими террористами, изображала антисемитизм левых под маской антисионизма, борьбы за «справедливое дело народа Палестины» и т.д. Весь набор советского агитпропа с весьма небольшими отклонениями. Достаточно сравнить карикатуры, публиковавшиеся в прессе зелёных, «борцов за мир» и за выход из атомной энергетики, с карикатурами в нацистской прессе и советской агитпроповской, чтобы убедиться, что они единого антиизраильского, антисионистского фронта. И, поскольку палаческое учреждение, которому верой и правдой служил провокатор Хмельницкий не хуже вохровской овчарки, не так уж глухо отделено было от советского агитпропа, подобная моя статья неизбежно должна была стать объектом его доноса. Но кому? К тому времени, в 1982 году, Хмельницкий был рядовым эмигрантом, кажется, даже членом еврейской общины Западного Берлина. Посадить меня в концлагерь, по своему обычаю, Хмельницкий не мог. НАТО бы такого не допустило. Поэтому в сложившейся непростой для провокатора КГБ ситуации он ─ изобретатель ─ нашёл единственно возможный выход.
Ныне, когда эмиграция по сути перешла в эвакуацию, даже самые мелкие общины ведущей русскоязычной нации имеют свои газеты, где-то тиражом в 150-200 экземпляров, не говоря уже об органах общеберлинской, общенемецкой русскоязычной печати, таких, как «Европацентр» (о качестве газет ничего сказать не могу ─ я их не читаю. В данном случае речь идёт о количестве). А тогда количество было равно нулю, и потому Хмельницкий, которого охранка учила изобретательности, придумал прокомментировать мою статью на полях журнала «Континент» вокруг моего текста. Не уверен, додумались бы Тарощина с Клейном так прокомментировать «Последнее лето на Волге», если б свободы прессы не предоставили «Литгазета» или «Независимая газета». Не уверен, всё-таки персоны штатские, в провокаторском деле дилетанты.
Сергей Хмельницкий же показал истинное мастерство: начал распространение номера «Континента» с моей статьёй и его комментариями на полях, главным образом, среди «пикейных жилетов» западноберлинского русскоязычного актива, им тщательно подобранного. Но один из этих «пикейных жилетов» («Крайский ─ это голова, Киссинджер ─ тоже голова. Крайский с Киссинджером ─ это две головы»), так вот, один из «пикейных жилетов» принёс этот номер, очевидно, сделавший пропагандистский круг, мне.