Представим себе первый визит Ницше: он обладал мягким характером, тихим голосом, горящими и вместе с тем затуманенными глазами, совершенно молодым, несмотря на опущенные вниз усы, лицом. Представим себе Вагнера, в полном расцвете своих 59 лет, с неистощимым запасом интуиции и опыта, желаний, порывов и обещаний, с безудержной речью и порывистыми жестами. В чем заключалась их первая беседа? Мы не имеем о ней никаких сведений. Вероятно, Вагнер повторял то, что писал в своих книгах, и повелительно сказал Ницше: «Вы, молодой человек, также должны помочь мне».
Когда настала минута расставания, Вагнер, пользуясь прекрасным вечером и не желая прерывать интересного разговора, пожелал проводить своего гостя и пройтись с ним по берегу озера. Они вышли и пошли вместе. Удовольствию Ницше не было границ. Уже давно его мучила жажда любви, обожания, жажда слушать кого-нибудь. И до сих пор он не мог удовлетворить своего желания, так как не встречал человека, достойного быть его учителем. Наконец-то он наше человека, по отношению к которому никакая любовь, никакое обожание не покажутся чрезмерными. Ницше был всецело увлечен этим чувством и решил отдать всего себя на служение гениальному отшельнику, бороться вместе с ним против инертной толпы, против Германии с ее университетами и церквами, парламентом и двором. Какое впечатление произвел он на Рихарда Вагнера? Без сомнения, Вагнер был также счастлив этой встречей; с самого первого знакомства он открыл в своем друге необыкновенное дарование. Он мог говорить с ним, а говорить значит открывать себя и воспринимать другого. Как мало людей доставляли ему эту радость!
22 мая, через неделю после первого визита, несколько из ближайших друзей Вагнера приехали из Германии в Трибшен, чтобы провести вместе с ним 60-летнюю годовщину его жизни. Ницше был также приглашен; он должен был отказаться, так как готовился к вступительной лекции и не располагал свободным временем. Ему хотелось в первой же лекции дать понять слушателям свое отношение к науке и задачам своего преподавания. В качестве темы он выбрал вопрос о Гомере, в понимании которого исследователи древнего мира и художники расходятся между собою. Ученые, как он хотел показать, приняв сторону художников, должны разрешить этот конфликт. Ученая критика много сделала полезного в историческом отношении; благодаря ей удалось восстановить в полном объеме обе легендарные поэмы. Но в понимании внутренней красоты наука бессильна. Ясные образы «Илиады» и «Одиссеи» стоят перед нами, и если Гёте говорит, что обе поэмы — творения одного поэта, — то ученому остается только верить этому. Задача филолога очень скромна, но бесспорно полезна и заслуживает уважения. «Не забудем же, — говорит Ницше, кончая свою первую лекцию, что еще только несколько лет тому назад эти чудесные памятники эллинского искусства были погребены под целым сводом предрассудков и только самоотверженная работа наших студентов спасла их для нашей культуры. Никто не станет утверждать, что филология создала этот очаровательный мир и заставила звучать эту бессмертную музыку, но все же заслуга ее весьма значительна; с удивительным искусством филология разобралась в античных поэмах, и благодаря ей снова звучит для нас эта давно забытая и почти невосстановимая мелодия. Подобно тому, как музы спускаются с неба на землю и являются грубым, несчастным беотийским поселянам, филология является в мире, полном образов, неясных окрасок, самых глубоких неизлечимых страданий, и ее утешающий голос говорит нам о светлом образе богов, о полной чудес, голубой, далекой земле».
Ницше имел большой успех у базельской публики, собравшейся в большом количестве слушать молодого ученого, о гениальности которого до нее уже дошли слухи. Егр радовал этот успех, но мысль его летела дальше, к другой земле, полной чудес, голубой, далекой — в Трибшен. 4 июня он получил от Вагнера записку следующего содержания:
«Не хотите ли провести два дня под нашей кровлей, мы хотели бы ближе узнать вас. Мои немецкие соотечественники до сегодняшнего дня давали мне мало радости. Спасите же мою упорную веру[6] в германскую свободу, как я ее называю вместе с Гёте и некоторыми другими».
Ницше располагал двумя днями и со времени этого своего посещения стал своим человеком у Вагнера.
«Вагнер, — пишет он своим друзьям, — воплощает в себе идеальный тип человека: у него изумительно богатый, великий ум, поразительно энергичный характер; этот очаровательный человек достоин любви, он горит желанием знать все. Нужно кончать, а то я начинаю петь целый пэан». — «Я прошу тебя, — пишет он далее, — не верь ничему, что печатают о Вагнере журналисты и музыкальные критики. Никто в мире не знает его и не может судить о нем, потому что весь мир покоится на чуждых ему основах и теряется в атмосфере его творчества. В душе Вагнера царит такой абсолютный идеализм, такая глубокая и трогательная человечность, что я чувствую себя около него, как бы в присутствии божества…»
По просьбе Людвига II Баварского Вагнер написал небольшой трактат о социальной метафизике. Он скрывал его от всех и показывал только избранным друзьям эту оригинальную работу, сочиненную с целью очаровать молодого принца-романтика. Вагнер показал этот трактат Ницше. «Из всего прочитанного мною мало есть вещей, которые бы так поразили меня», — пишет Ницше. Впечатление, полученное им, было так велико, что влияние этой вещи Вагнера отразилось на всех, даже самых поздних, его произведениях. Дадим хотя бы некоторое понятие о содержании этого трактата.
Вначале Вагнер говорит о своих былых заблуждениях; в 1848 году он был социалистом; это не значит, чтобы он когда-нибудь разделял принципы всеобщего уравнения: его жаждущий красоты и гармонии ум, стремящийся к высшим началам, никогда бы не примирился с этим. План его мыслей был иной. Он надеялся, что человечество, освободившись от самых унизительных обязанностей, будет с меньшими усилиями возвышаться до понимания искусства, но он понял, что ошибался. «Друзья мои, — пишет он, — несмотря на их великую бодрость и храбрость, были побеждены; их тщетные усилия доказали мне, что они сделали коренную ошибку и требовали от мира того, что было не в его силах».
Взгляды Вагнера прояснились: он понял, что масса бессильна, что бунт бесполезен и содействие ее иллюзорно; он думал, что масса в состоянии способствовать прогрессу культуры в истории; теперь он признал ее неспособной даже к участию в поддержке уже завоеванной культуры. Масса чувствует только элементарные, грубые, скоропреходящие потребности. Всякая возвышенная цель для нее недостижима. Проблема, разрешения которой требует действительность, сводится к следующему: как добиться от массы служения культуре, которая должна остаться для них чужеродной, как достичь Того, чтобы она служила с усердием, с любовью и была способна ради нее пожертвовать даже своей жизнью. Вся задача политики заключается в этом вопросе, и неразрешимость его только кажущаяся. Обратимся к природе: никто не понимает ее целей, а между тем все существа служат им. Каким образом природа умеет привязывать к жизни? Она просто обманывает свои создания, поселяя в них надежду непреложного и все еще не наступившего счастья. Она наделяет их инстинктами, которые от самых низменных животных требуют долгих жертв и добровольных страданий. Природа создала материнскую любовь, преданность человека людскому стаду. Она окутывает иллюзиями всех живущих и убеждает их бороться и страдать с постоянным упорством.
6
Выделение р а з р я д к о й, то есть выделение за счет увеличенного расстояния между буквами заменено