В начале октября Ницше находится в Лейпциге, где встречается со своим старым учителем Ритчлем и со своими друзьями Роде и Герсдорфом, приехавшими туда для свидания с ним, и несколько дней проходят в сердечной товарищеской беседе. Судьба книги все еще пока остается неопределенной; все издатели научных и филологических книг отказываются напечатать ее. Их не увлекает это странное произведение, в котором эрудиция сливается с лиризмом, а проблемы древнейшей Греции с проблемами новейшей Германии. «Эта книга — кентавр», — говорит про нее Ницше; такое мифологическое определение мало удовлетворяет корысти книгопродавцев. Наконец, правда, не без сожаления, так как Ницше считает свою книгу чисто научным произведением, он обращается к издателю Рихарда Вагнера и после целого месяца напряженного ожидания получает от него благоприятный ответ. Ницше пишет Герсдорфу в облегченном и свободном тоне, который нам показывает, как много пришлось Ницше за последнее время пережить тоски и унижения.
Базель, 19 ноября, 1871 г.
«Прости меня, мой дорогой друг, если я немного запоздал с моею благодарностью, в каждом слове твоего последнего письма чувствовалось, что ты живешь целостною умственною жизнью, Мне кажется, что ты остался в душе солдатом и вносишь в искусство и филологию отпечаток своей военной натуры.
Это хорошо; мы в настоящее время не имеем никакого права жить, если мы не занимаем боевых позиций, не готовим пути грядущему «Веку», проблеск которого мы уже предугадываем в нашей собственной душе, — в лучшие моменты нашей жизни, когда лучшая часть нашей натуры невольно освобождается от духа нашего (курсив Ницше) времени. Тем не менее эти наши порывы и высокие переживания должны иметь где-нибудь корни в жизни; из этого я заключаю, что в такие минуты мы чувствуем на себе смутное дыхание будущих времен… Разве наша последняя встреча в Лейпциге не произвела на тебя именно такого впечатления, что подобные моменты в жизни переселяют нас в другой мир, связывают нас с другим saeculum? Что бы там ни было, а помни, всегда, что надо: «Жить цельной, полной, красивой жизнью, ничего не боясь». Но для этого нужна твердая воля, которая дается не каждому смертному. Ведь сегодня, только сегодня, мне ответил, наконец, мой любезный издатель «Фритцш!.».
Фритцш предложил ему напечатать книгу в том же формате и тем же шрифтом, какими было напечатано последнее произведение Вагнера «Предназначение оперы».
Ницше пришел в восторг от этого предложения и написал пять заключительных глав, оттеняющих еще более вагнеровскую тенденцию книги.
Спешное редактирование и корректирование книги не помешали Ницше приняться и за другое дело. Он не сомневался, что труд его будет прочитан и понят публикой и будет иметь у нее успех. Ведь его учители и товарищи всегда преклонялись перед силой его мысли.
Ему не приходит на ум, что широкая публика может остаться равнодушной. Ницше хочет с первого же раза глубоко затронуть читателей и уже строит новые планы о том, как извлечь из своего успеха все возможные выгоды. Он хочет говорить перед публикой, ведь слово более острое оружие, чем печать. Он вспомнил свои впечатления, когда он, будучи еще совсем молодым профессором, получил трудное дело преподавания самого тонкого языка, толкования самых трудных произведений перед случайными слушателями; он вспомнил свои, может быть, химерические проекты о семинарии филологов, монашеской обители ученых, о которой он постоянно мечтал.
Ницше собирается обрисовать перед аудиторией школы, гимназии, университеты как тяжелые аппараты педантизма, сдавливающие в своих тисках всю духовную жизнь Германии, и определить характер новых и настоятельно необходимых учебных заведении, предназначенных не для служения эмансипации масс, а для культурного совершенствования избранных. В марте он писал Эрвину Роде: «Меня захватила новая идея, я выставляю новый принцип воспитания, целиком отвергающий наши современные гимназии и университеты». В декабре он объявляет в Базеле на январь 1872 года целый ряд лекций «О будущем наших культурных заведений».
В середине декабря Ницше вместе с Вагнером отправляется в Мангейм, где присутствует на двух фестивалях, посвященных произведениям Вагнера.
«Как жаль, что тебя не было с нами, — пишет он Эрвину Роде, — все мои прежние художественные переживания, все, что раньше давало мне искусство, ничто, в сравнении с тем, что я испытал теперь. У меня такое чувство, точно осуществился мой идеал! И это сделала музыка, одна музыка! Когда я говорю себе, что часть будущих поколений, или хотя бы несколько сотен избранных, будут так же, как и я, взволнованы этой музыкой, то я чувствую себя в праве пророчествовать полное обновление нашей культуры».
В Базель Ницше вернулся совершенно захваченный мангеймскими впечатлениями. Все мелочи его обыденной жизни внушали ему странное непреодолимое отвращение. «Все непередаваемое музыкой, — пишет он, — отталкивает меня и делается отвратительным… Я боюсь реальной действительности. По правде говоря, я не вижу больше ничего реального, а одну сплошную фантасмагорию». Воодушевленный этим настроением, Ницше лучше уясняет себе занимающую его проблему и яснее формулирует искомый им принцип. Что значит «преподавать», «воспитывать» людей? Это значит направлять их умы по такому пути, чтобы общий уровень развития возвысился, если не до понимания, то, во всяком случае, до всеобщего уважения гениальных произведений.
Супруги Вагнер, как и в прошлые годы, пригласили Ницше провести Рождество в Трибшене. Ницше отказался, так как все время у него было занято подготовкой к лекциям. В знак своего глубокого уважения Ницше преподнес г-же Вагнер музыкальную фантазию на Рождественскую ночь, сочиненную им несколько недель тому назад. «С нетерпением ожидаю, что скажут об этой вещице в Трибшене, — пишет он Роде. — До сих пор я еще не слышал ни одного компетентного о себе мнения». Между тем понимающие музыку люди много раз неодобрительно отзывались об его музыкальных произведениях; но Ницше постоянно забывал об этом.
В последний день 1871 года появилась его книга «Трагедия, порождение духа музыки». Подзаголовок в современных изданиях «Эллинизм и пессимизм» появился в 1885 г. во втором издании. Первый экземпляр Ницше послал Рихарду Вагнеру и тотчас же получил от него лихорадочный, восторженный ответ:
«Дорогой друг! Я никогда еще не видал книги более прекрасной, чем ваша. В ней все великолепно! Сейчас я наскоро пишу вам, потому что глубоко взволнован чтением и ожидаю только того, чтобы вооружившись хладнокровием, прочитать ее методически. Я уже сказал Козиме, что после нее больше всего люблю вас и потом уже Ленбаха, написавшего с меня поразительный по сходству портрет.
Прощайте, приезжайте поскорее. Ваш Р. В».
10 января Вагнер снова пишет ему;
«Вы издали ни с чем не сравнимую книгу; ее субъективный характер совершенно стирает всякое постороннее влияние; полная откровенность, с какою отразилась в вашей книге ваша глубокая индивидуальность, резко отличает ее от всех других. Вы не можете себе представить, какое глубокое удовлетворение вы доставили мне и моей жене; наконец-то о нас заговорил посторонний голос, и заговорил в полном с нами согласии. Мы два раза прочли вашу книгу от первой до последней строчки, днем порознь, а вечером вместе и мы крайне сожалеем, что у нас нет второго обещанного вами экземпляра; из-за того единственного, который у нас есть, мы ссоримся все время. Мне непрестанно нужна ваша книга, она вдохновляет меня между завтраком и началом моей работы, так как после того, как я прочел вашу книгу, я приступил к последнему акту. Читаем ли мы ее порознь или вместе, мы все равно не можем удержаться от выражения нашего восторга. Я все еще не оправился от пережитого возбуждения. Вот в какое состояние вы нас привели!»
Козима Вагнер писала ему со своей стороны: «О, как прекрасна ваша книга! Как она прекрасна и как глубока, как она глубока и как она дерзновенна!»