Чтение «Воспоминаний идеалистки» как бы воскрешает Ницше; m-llе Мейзенбух примиряет его о жизнью; к нему возвращается спокойствие духа и даже физическое здоровье. «Здоровье мое тесно связано с моим настроением, — пишет он Герсдорфу, — я здоров, когда в душе у меня теплится надежда». Ницше уезжает из шильонского пансиона и останавливается по дороге на несколько дней в Женеве, где встречается с одним из своих друзей, музыкантом Зенгером, здесь он познакомился с несколькими беглыми французскими коммунарами, с которыми с удовольствием беседует. Ницше с уважением относится к этим фанатикам, людям цельной души, ясного взгляда на жизнь, всегда готовым пожертвовать собой. Он даже увлекся немного двумя «очаровательными русскими девицами», затем вернулся в Базель и первым делом написал m-lle Мейзенбух.
Базель. Страстная пятница 14 апреля 1876 года.
«Дорогая m-lle Мейзенбух, приблизительно 4 дня тому назад, в одиночестве на берегу Женевского озера, я целое воскресенье от восхода солнца до лунного света провел мысленно около вас. Я прочел вашу книгу от начала до конца со вниманием, возраставшим с каждой страницей, и все думал о том, что я никогда не переживал еще такого прекрасного, такого «благословенного» воскресенья. Вы ниспослали на меня обаяние любви и чистоты, и сама природа казалась мне в этот день отблеском вашей нравственной красоты. Я увидел, насколько выше, неизмеримо выше, ваш душевный мир по сравнению с моим; но ваше превосходство не унижало меня, а придавало мне только бодрость. Вы как бы проникли во все мои мысли, и, сравнивая мою жизнь с вашею, я понял, чего мне в ней не хватало. Я благодарю вас за гораздо большее, чем за простую хорошую книгу. Я был болен, я сомневался в моих силах и моих целях; я думал, что должен отказаться от всего; меня пугал призрак долгой, пустой, бесцельной жизни, когда человек только ощущает весь гнет своего существования и не годен уже ни на что. Я чувствую себя теперь более здоровым и более свободным, и без всяких душевных мучений я уясняю себе свой жизненный долг. Сколько раз я желал видеть вас около себя, — хотелось у вас, морально высшего существа, найти ответ на вопросы, который вы одни могли дать мне. И вот ваша книга отвечает мне именно на такие, глубоко назревшие у меня вопросы. Мне кажется, что я никогда не мог бы быть довольным своими поступками, если бы я знал, что вы их не одобряете. Но, может быть, ваша книга будет для меня еще более суровым судьею, чем вы сами. Что должен делать человек, если, сравнивая свою жизнь с вашею, он не хочет, чтобы его упрекали в недостатке мужества? Я часто задавал себе этот вопрос и отвечал на него: он должен поступать только так, как поступаете вы, и ничего больше. Конечно, у него не хватит для этого сил, потому что у него нет вашего самопожертвования и инстинкта постоянной, готовой отдать себя целиком любви. Благодаря вам я открыл один из самых возвышенных моральных мотивов (einer der hôchsten Motive). Это материнская любовь, без физической связи между матерью и ребенком. Это одно из самых прекрасных проявлений саritas. Уделите мне немного этой любви, дорогой друг мой, m-lle Мейзенбух, и считайте меня за человека, которому необходимо, о, как необходимо, иметь такую мать, как вы. Много накопится у вас, о чем поговорить в Байройте. Во мне воскресла надежда, что я могу поехать туда, тогда как за последние месяцы я даже и думать об этом не смею. Как бы мне хотелось быть сейчас самым здоровым из нас двоих и оказать вам хоть какую-нибудь услугу. Зачем не могу я жить подле вас? Прощайте, остаюсь поистине ваш верный
М-llе Мейзенбух немедленно ответила ему: «Если бы моя книга обещала мне только такую радость, как ваше письмо, я была бы счастлива, что написала ее. Если я могу помочь вам, то я, конечно, это сделаю. Будущей зимой вы должны уехать из Базеля; вам нужен более мягкий климат, больше солнца и тепла; так же, как и вы, я мучаюсь тем, что мы не вместе. Я приютила у себя этой зимой вашего молодого базельского ученика, Альфреда Бреннера; он все еще болен; привезите его с собою, я сумею дать вам обоим спасительное убежище. Обещайте мне, что вы приедете…» Ницше поспешно ответил: «Сегодня отвечаю вам только одним словом: спасибо, я приеду». Уверенный в том, что у него есть пристанище, Ницше стал бодрее и крепче духом.
«Ко мне вернулась спокойная совесть, — пишет он через несколько дней после своего возвращения. — Я знаю, что до сих пор я делал все, что было в моих силах, для моего освобождения и что, поступая таким образом, я преследовал не мои только одни личные цели. Я снова хочу вступить на этот путь и меня ничто уже не остановит больше, ни скорбные предчувствия, ни воспоминания… Вот в чем заключается мое открытие: я понял, что единственное, что люди уважают и перед чем преклоняются, — это вполне благородный поступок. Никогда никакой сделки со своею совестью! Только оставаясь верным своему слову, можно достигнуть успеха. Я уже по опыту знаю, что умею влиять на людей и что если я ослабею или впаду в скептицизм, то одновременно со мною пострадает и много других людей, потому что они развиваются вместе со мною».
Подобная самонадеянность была необходима Ницше ввиду нового угрожающего ему кризиса. Ученики Вагнера устроили своему учителю банкет, но Ницше, не желавший там показываться, отказался участвовать в нем. Он написал Вагнеру страстное письмо, тайный смысл которого Вагнер, может быть, и уловил:
«Семь лет тому назад я вас в первый раз посетил в Трибшене, и каждый год, когда в мае месяце мы празднуем день вашего рождения, я праздную день моего духовного рождения, потому что с того самого дня вы непрестанно живете внутри меня, как если бы вы были каплей новой крови, вошедшей в мои жилы. Эта кровная моя связь с вами не дает мне ни минуты покоя, она все время побуждает меня идти вперед, то поощряет, то унижает и укоряет меня, и я, может быть, даже ожесточился бы против вас за вечную душевную тревогу, если бы не знал, что только под вашим влиянием я могу идти по пути совершенства и духовного освобождения».