Однако сквозь щедрые сантименты «Анти-Макиавелли» просвечивалось циничное отношение к человеческой природе, которое с возрастом скорее усилится, чем ослабнет. Фридрих на себе испытал жестокость. Он видел, как люди на нее реагируют, и не питал никаких иллюзий по этому поводу. Это все больше развивало в нем недоверчивость, несмотря на природную тягу к любви и дружбе. Еще справедливее это было в отношении политики. В том, как он, уже будучи монархом, строил отношения с другими правителями, скептицизм и недоверие бы ли практически осязаемы. Фридрих уже ощущал мучительную боль от унижения, которое испытывали его отец и Пруссия — от «монархов, лишенных понятия о чести», он имел в виду Австрию. Циничный реализм — а для Фридриха это было, по существу, реализмом — заставляет заглавие книги считать несправедливым к Никколо Макиавелли.
Особенно когда Фридрих рассуждает о вопросах войны и мира. Он всегда отвергал обвинения в чистой рациональности и оппортунизме, однако его повествование само подводит к двойственному восприятию. Он выделяет три вида войн. Первый — в высшей степени справедливая, чисто оборонительная война. Второй — «война за интерес». На кону права, цели монарха вполне весомы, но он понимает, что переговоры заходят и тупик, и тогда в интересах своего народа он может решать дело только на поле брани; альтернатива — лишь отказ от справедливых требований или уступки в области безопасности. Третий вид — «война из предосторожности», другими словами, упреждающий удар. Монарх, а у него постоянно на уме интересы своего народа, решает, что конфликт неизбежен; между государствами существуют проблемы, и конфликт разразится если не завтра, то послезавтра. Его противники, возможно, уже готовятся к нему. В этих условиях, будучи убежденным в исторической неизбежности войны, дальновидный монарх решает, что было бы глупо вопреки здравому смыслу ждать, когда соперник нападет первым. У него есть моральное право и обязанность действовать. Ничто не в состоянии предотвратить войну, которая рано или поздно разразится, и правитель не должен отказываться от преимущества наступательных действий в момент, который покажется ему выгодным.
Макиавелли едва ли смог бы что-либо добавить к этому. Совершенно очевидно, Фридрих наравне с общими принципами держал в уме и вполне конкретные проблемы. Однако не стоит рассматривать его в качестве проповедника полной беспринципности. Он говорит, что, пока мир таков, каков он есть, будут возникать ситуации, при которых сам ход исторических событий делает конфликт совершенно неизбежным. Правитель, предвидя такую возможность, должен оставаться реалистом. Народ ожидает от него мудрости, отваги, находчивости и решимости. И реализма. Фридрих утверждает, что монарх должен быть справедливым, но нельзя поддаваться иллюзиям, смотреть на международные дела сквозь розовые очки. Не притворяйтесь, говорит он, что монарх, ответственный за безопасность и процветание многих людей, подданных, подчиненных, при принятии решений в сфере управления имеет возможность поступать прямо, открыто и честно, как любой человек может и должен поступать в личных делах, где на кон поставлена судьба только его и его семьи. В мире политики столь наивный монарх окажется жертвой хищников, невинность обернется предательством народа и возложенного на него доверия.
Это можно было бы назвать софистикой, однако здесь, как и во многом другом, Фридрих демонстрирует достаточно ясный ум, рассуждая о том, что обычно прячут за завесой ханжеских тривиальностей. Он постоянно повторяет главное. Монарх — слуга своего народа; интересы народа, а не его величие и удовольствие должны быть путеводной звездой. Для него — это главный фактор. Он выделял Фридриха из среды прочих правителей.
Представление о монархе как о защитнике интересов народа в ту эпоху воспринималось с трудом. Религиозные войны закончились: эпоха войн национальных и идеологических, которые принесла Французская революция, еще не наступила. Военные конфликты восемнадцатого столетия внешне казались и противоположность теориям Фридриха семейными, династическими, далекими от истинных интересов государств и народов. Для него же, напротив, ограниченные стычки всегда представляли более глубокий конфликт, в конечном счете окапывающий воздействие на повседневную жизнь людей. Порой он писал с истинно человеческим сочувствием о том, насколько далекими простым людям должны казаться ссоры великих мира сего, из-за которых армии опустошают их земли.
В Германии времен Фридриха существовал необъявленный перечень споров по поводу корон и престолонаследия, дающий прямой повод для войны; и все это, чем дальше, тем очевиднее упиралось в вопрос о том, что, собственно, должно означать понятие «Германия» и как будет доминировать в ней. Занимаясь различными аспектами этого вопроса, Фридрих четко изложил несколько вполне определенных моральных и политических принципов. Прежде чем приступить к работе над «Анти-Макиавелли», в 1739 году он написал трактат, имеющий большое практическое и специальное значение, озаглавленный «Considerations sur l’etat politique de l’Еиrope»[35]. Это дальновидный обзор европейской политики, опубликованный лишь после его смерти. Многие изложенные здесь мысли по поводу серьезных ситуаций, угрожающих Пруссии, были ранее перечислены в его юношеском письме к фон Натцмеру, а идеи и принципы, сформулированные позднее, найдут отражение в «Первом политическом увещании», написанном в 1752 году, но также опубликованном только после его смерти. Имеется и «Второе политическое завещание», написанное в 1768 году. Эти работы связаны между собой. В них развиваются и модифицируются мысли, завладевшие Фридрихом еще в его бытность кронпринцем. Он подверг нападкам — в «Первом политическом завещании» — культ ложной (павы: «инстинкт агрессии». Народ принимает правителя не для оно, чтобы тот укрепил свою власть, а в надежде, что он будет справедливым, по-отечески добрым и человечным, а также будет способен защитить его от нападения со стороны других. Фридрих отвергал то, что он называл «непрерывной агрессией» крупных монархий, чаще всего подразумевая Францию, несмотря на любовь и преклонение перед этой страной, порой — Австрию. Писал он всегда очень искренне; всегда с глубоким пониманием положения Пруссии.
Пруссия была раздроблена, владения ее короля напоминали лоскутное одеяло. Для обеспечения сохранности земли Гогенцоллернов нужно было собрать в некое способное защищаться целое или хотя бы соединить отдельные части между собой. Теперешняя же ситуация, когда Бранденбург изолирован от рейнских герцогств, а Померания отделена от Восточной Пруссии клином Прусской Польши, означала слабость и в определенном смысле — историческую несправедливость.
Пруссия была стратегически уязвима. Лишь немногие границы представляли естественные оборонительные рубежи. Защита от шведов занимала значительное место в ранних построениях Фридриха. Швеция по-прежнему имела форпост в Померании, немногим более чем в ста километрах к северу от Берлина. Она могла угрожать связям с Мекленбургом, да и самому Бранденбургу. Если бы западная часть Померании принадлежала Пруссии, угроза отпала бы. На другом фланге обладание Прусской Польшей соединило бы Померанию с Восточной Пруссией и позволило бы контролировать выход Польши к Балтийскому морю, это было бы ценное приобретение. Без перечисленных изменений Пруссия не имела необходимых сил на севере и северо-востоке, чтобы компенсировать опасную разобщенность на западе. Разобщенность — и уязвимость. На западе находилась Франция, крупнейшая монархия в Европе. А на юге, юго-западе и юго-востоке — различные части Германской империи, управлявшейся в той или иной степени из Вены и всегда потенциально враждебной Пруссии.
Пруссия была бедной. Ее процветанию во многом способствовал Великий курфюрст, ею хорошо и по-хозяйски управляли, финансы были стабильными. Однако она оставалась беднее, чем справедливо могла ожидать, несмотря на твердое правление Фридриха Вильгельма, а ее бюджет — меньше, чем хотелось. Земли во многих районах были непригодными для сельскохозяйственных работ. Промышленность и сырье у нее имелись, но в недостаточном количестве. Население Пруссии было невелико. В 1752 году Фридрих писал, что в интересах безопасности стране следует иметь население, способное содержать 180-тысячную армию — на 44 000 штыков больше, чем имелось, когда он это писал, хотя к тому времени она значительно выросла благодаря ранним территориальным приобретениям Фридриха. Чтобы жить, Пруссия должна была расширяться. Земля — это люди. Люди — это армия. Армия — это безопасность.