В этом контексте силезские герцогства, на которые претендовал король Пруссии — Лейгниц, Берг, Ягерндорф, Волау, — гнили очень важны. Довольно плотное население Силезии в рапной степени делилось на католиков и протестантов. Она была потенциально богатой территорией: располагала минеральными ресурсами, ставшими впоследствии огромным источником богатства, текстильным и процветающим льняным производствами, к тому же во время Тридцатилетней войны восставала против правления Габсбургов. Силезия не упоминалась в ранних работах Фридриха, но занимала его мысли в период созревания характера в Рейнсберге, когда он писал «Размышления»… Он считал, что его отец был слишком уступчив к требованиям Австрии, хотя и сам несколько лет назад обещал лояльность императору в беседах с принцем Евгением.
Возможно, он укрепился в этих мыслях с помощью «Политического завещания» Фридриха Вильгельма, составленного в 1722 году, когда король решил, что умирает. Тогда его сыну Гнило десять лет, прочел же он его после смерти отца. Фридрих Вильгельм писал, что преемники никогда не должны развязывать несправедливых войн, но и не должны уступать того, что принадлежит им: Фридрих, несомненно, был полон решимости поступать согласно завещанию, но действовать при этом расчетливо. Большая часть мыслей из «Политического завещания» Фридриха Вильгельма широко использовалась Фридрихом в собственных работах. Король Пруссии должен быть экономным, крепко держать в своих руках финансы страны, содержать мощную армию и сохранять над ней полный контроль. Когда в 1740 году Фридрих Вильгельм умер, можно было без колебания сказать, что прусская казна в хорошем состоянии, а прусская армия — прекрасно организованна… В ней лучший в Европе офицерский корпус.
В области управления Пруссией — а вопросы теории и практики управления были главным предметом его ранних работ — Фридрих также следовал моральным установкам отца и, несмотря на юношеское отчуждение и вечный скептицизм, оставался в основном верен им. Одна из них касалась личной нравственности. Фридрих Вильгельм был по убеждениям твердым пуританином, и его сын, несмотря на то что имел совершенно иной темперамент, тоже считал, что правитель должен показывать пример подданным. Прежде всего, вопреки собственной ограниченности, Фридрих Вильгельм старался оставить Пруссии в наследство религиозную терпимость: вне всякого сомнения, Фридрих тоже поддерживал это.
После смерти он стал героической и легендарной личностью. Великому королю Пруссии стали приписывать набожность, которой имелись лишь обрывочные свидетельства. В молодости, мечтая стать монархом-философом, он был атеистом, скептиком; таким и оставался полжизни. Говорят, за все свое правление Фридрих всего лишь девять раз присутствовал на богослужении. Он писал в 1738 году Вольтеру, что «христианские сказки, которые благодаря своей древности и легковерности людей стали священными, пусты и абсурдны для людей, которые мыслят логически», высмеивал некоторые христианские догматы. Истинное дитя эпохи Просвещения, он писал по поводу воспитания монарха, что тот «должен в достаточной степени знать теологию, чтобы понять, что католический культ является самым нелепым из всех». Смысл заключался в том, что вероисповедание являлось культом, а его вариации были нелепы в разной степени. Фридрих предпочитал быть свободным: «Я занимаю нейтральное положение между Римом и Женевой». Люди разных вероисповеданий — католики, кальвинисты, лютеране, иудеи — должны жить вместе в мире. Конечно же, следовало держать в уме и практические соображения, чтобы в стране царила гармония. Число евреев следует ограничивать, потому что они вредят бизнесу христиан и могут, таким образом, внести разлад, и монарх должен это предвидеть и принять меры. Для германских католиков Вена и Габсбурги более притягательны, более близки, чем Берлин и Гогенцоллерны. У германских протестантов отношение противоположное, и его можно использовать. Он смотрел на такие вещи прагматично, особенно когда дело касалось территориального вопроса.
Фридрих порой упоминал — в более поздний период жизни, во время ужасной войны, которую вел в течение семи лет, — германские свободы и дело протестантизма как два великих, взаимосвязанных вопроса. Но на самом деле Фридрих не выступал в защиту каких-либо идей, тем более религиозных, предпочитая, когда это представлялось возможным, считать себя союзником Франции, крупнейшей католической монархии, а в культурном отношении — его духовного дома. Фридрих старался противостоять претензиям Австрии и католиков Габсбургов, одновременно привлекая на свою сторону протестантов, где бы они ни жили. Он знал, что это нужно делать с осторожностью.
В личной жизни Фридрих был так же терпим, как и в теоретических построениях. Во взглядах на брак его либерализм доходил до таких границ, что многие современники и даже потомки не могли их принять. Брак, писал он, в своей основе — это вопрос гражданского контракта; он должен запросто расторгаться, если на то будет воля обеих сторон. За исключением кровосмесительных — между родителями и детьми, братьями и сестрами, — он должен быть вопросом свободного, индивидуального выбора: «Jе permets avec indulgence qu’on se marie à sa fantasie»[36]. Фридрих считал, что именно такая атмосфера должна парить в Пруссии. Это нисколько не походило на кальвинисткие воззрения его отца.
Все же в вопросах теологии Фридрих не был совершенно безразличен. Обладая острым умом, он не считал, что человек постиг все на свете. Имея способности поэта и художника, он интересовался тайнами и трагедиями бытия; верил в высшую сущность: на самом деле его можно было считать деистом[37]. В августе 1738 года в Брауншвейге[38] после многочисленных бесед с принцем Линне-Букенбургским Фридрих стал масоном, членом одной из раннегерманских лож, и заявил о вере в Бога, хотя и с оговорками. Впоследствии он почти не принимал участия в масонских церемониях. Его привлекла вера кальвинистов в предопределенность, отвергнутая отцом, в том смысле, что свобода воли есть иллюзия, все мы ничтожны и бессильны перед судьбой, провидением и божественным промыслом. Печали и радости людские могут не иметь большого значения, но за ними, возможно, что-то есть. Фридрих писал, что все религии основываются на более или менее абсурдной сказке, неправдоподобие которой всякий разумный человек должен определить немедленно. «Либо Бог мудр, — рассуждал он в длинном письме Вольтеру по поводу веры, датированном февралем 1738 года, — либо он не существует… а если он не мудр, то он не Бог, а некая бессмысленная Сущность, слепая судьба, внутренне противоречивое соединение атрибутов вне объективной реальности…» Это все было довольно запутанным, но в ходе обменов мыслями Фридрих демонстрировал — подкупающая черта его характера — скромность в отношении ценности собственных взглядов. Он не боялся выставлять теории, даже абсурдные для обсуждения, был самокритичным, свободным от догм человеком. Во время рейнсбергского периода его познакомили с трудами Христиана Вольфа, ученика Лейбница, считавшего, что знания — продукт размышлений. Читал Фридрих во французском переводе и работы графа фон Зума. Он всегда любил полагаться на размышления в одиночестве, как учила английская школа Джона Локка, оставаясь продуктом эпохи Просвещения.
Ему к тому же правилось обсуждать религиозное учение. Он любил подшучивать над банальностями, нападать на защитников догм и при этом смотреть, насколько далеко он может зайти, провоцируя собеседника. Фридрих, казалось, не заметил, что крупнейший последователь Лейбница и Вольфа Иммануил Кант преподавал в Кёнигсберге в течение всей второй половины его правления. Кант, восхищаясь Фридрихом, после смерти короля создал учение, которое вступило в противоречие с доктриной ортодоксальных лютеран, что могло бы немного обеспокоить Фридриха. И все же, встречая искреннюю веру, он уважал ее. Один из его генералов, католик, обычно во время битвы рисовал шпагой в воздухе знак креста, прежде чем броситься в атаку. Однажды Фридрих это заметил и принялся над этим насмехаться. «Сир, — был ответ, — не обращайте внимания на подобные мелочи. Если я твердо исполняю свой долг и старательно служу вам, какая вам разница, какие религиозные обряды я исполняю? А какая для вас выгода может быть в том, чтобы делать посмешище из самых преданных слуг?» Фридрих молча выслушал это, и все осталось, как прежде.
37
Деизм (от