С меньшим удовольствием он узнал, что вдовствующая Саксонская герцогиня вознамерилась писать мемуары и, inter alia[324], сообщить, что нынешний курфюрст на самом деле был сыном прежнего французского посла, маркиза Дезиссара. Фридрих реагировал на это так, как подсказывал здравый смысл. Герцогиня давно хотела сместить курфюрста Фридриха Августа и заменить его своим вторым и любимым сыном, Карлом Максимилианом, который поддавался ее влиянию. Кроме того, ходил страшный слух, которому король не верил, что она планирует отравить старшего сына. Фридрих счел эту абсурдную историю попыткой устроить судьбу младшего сына и дискредитировать происхождение старшего. То, что герцогине самой могут поставить в вину такое заявление, ее мало волновало. Это, говорил Фридрих, немыслимо. Если в подобных домыслах была хоть толика правды, то для разоблачения наверняка выбрали бы другое время. Произошедшее практически не повлияло на переписку Фридриха с этой дамой.
В течение всех этих лет король наблюдал с интересом, но в целом недружелюбно, за отношениями Британии с ее американскими колониями. Чувство, что он был предан, брошен Британией в Семилетней войне, в нем укоренилось очень глубоко. Фридрих почти всегда приписывал почти любой неблагоприятный поворот событий давнему влиянию Бьюта. «Их Бьют совсем сошел с ума, — писал он Генриху в ноябре 1772 года. — Я утверждаю, что он всегда был сумасшедшим, но по невнимательности они только сейчас это заметили!» Король беспощадно разоблачал то, в чем видел глупость британских министров. Она вела страну к катастрофе: неуклюжая политика в отношении американских колонистов, отсутствие силы и стратегической мудрости, необходимых, чтобы справиться с возникшей ситуацией. И он часто оказывался прав. В 1775–1776 годах Фридрих постоянно говорил фон Мальцану, находившемуся в Лондоне, что американский вопрос превратится в нечто большее и будет иметь далеко идущие последствия. Первоначально он думал, что в военном отношении колонисты долго не продержатся — регулярные войска и артиллерия, конечно же, сыграют решающую роль, но уже в августе 1775 года король писал, что, невзирая на сводки, колонисты побили британцев. Он был изумлен недальновидностью и медлительностью, как он считал, британских властей, казавшихся не готовыми к такому повороту событий и, похоже, не воспринимавших их серьезно. Его удивляло, что правительство не было сметено всеобщим негодованием, и он относил это на счет коррумпированности парламента. Сначала он готов был ставить сто к одному на победу Британии. Теперь нет.
Фридрих также цинично наблюдал за попытками Британии набрать побольше войск. До него доходили слухи о переговорах относительно 30-тысячного русского корпуса в обмен на крупные британские субсидии, но он не думал, что Екатерина согласится. В Дании находилась шотландская бригада, которую, как полагал Фридрих, датчане будут не в силах удержать, так как скоро ее затребуют назад, но она была очень малосильна — 6 небольших батальонов, 2100 человек. В начале 1776 года прошло сообщение об отправке в Америку 12 батальонов гессенцев, а герцог Вюртембергский хотел знать мнение Фридриха по поводу британского запроса относительно отряда в 3000 человек. Король посоветовал хорошенько подумать и потребовать британских гарантий на случай, если французы — соседи Вюртемберга по Эльзасу — будут реагировать враждебно, что вполне могло случиться. Естественно, он принимал в расчет финансовые выгоды покладистости, а Вюртемберг был беден. Он полагал, что не многие германские наемники останутся верными своим знаменам, когда представится случай дезертировать. Война в Америке требовала больших людских ресурсов. Он заявлял о своей беспристрастности во всем этом деле, но, конечно, был против помощи Британии: «Только в самом крайнем случае я снова пойду на союз с ней», — поскольку прошлое продемонстрировало нечестность Британии в выполнении взятых на себя обязательств. Фридрих говорил, что не предоставит в помощь британцам и пары шеренг прусских солдат ни за какие миллионы. Они обращались с ним как с врагом, несмотря на коалицию; препятствовали его приобретениям и претензиям в Польше, особенно в вопросе о Данциге. Даже если французы вторгнутся в Ганновер, его это будет мало касаться.
У американских колонистов были агенты в Европе, имевшие цель организовать на первых порах торговое представительство, а также, без всякого сомнения, впоследствии и дипломатическое. Фридрих был с ними разумно осторожен. Эти идеи пока преждевременны, говорил он. Единственный нужный товар, импортируемый из Америки, — виргинский табак, к тому же он никогда не смог бы защитить трансатлантическую торговлю. Король не одобрял торговлю черными рабами, которую называл позором человечества. Однако Фридрих никак не мог пойти на полный разрыв с Британией. Тем не менее уже через несколько месяцев он был уверен, что колонисты завоюют независимость и смогут ее отстоять, — британская политика ведения войны без союзников и общественной поддержки обречена на поражение и правительство лорда Норта будет отправлено в отставку.
На Фридриха не произвели впечатления военные операции Хоу, Корнуоллиса, Бергойна[325], за которыми он внимательно наблюдал. Король предполагал, что Франция, в скором времени спровоцированная Британией, вступит в войну на море. Британцы намеренно это сделают для получения большей общественной поддержки и денег для войны. Во Франции теперь был новый главный министр, герцог д’Агильон, человек средних способностей. Борьба с французами могла задеть патриотически настроенных британцев за живое, чего не в силах была сделать война в колониях против друзей и знакомых. Фридрих не мог поверить, что Франция упустит такой случай, когда Британия настолько завязла в Америке. Поскольку он не был настроен помогать Британии, то, когда та обратилась к нему за разрешением на пропуск войск из Ганновера и Гессена через прусскую территорию, ответил отказом, сославшись на прецеденты: такие марши часто закапчивались беспорядками. Независимость американских колоний теперь была неизбежностью; Георг III, считал он, получил то, чего заслуживает. «Говорят, что Англия утопает в роскоши», — писал он с некоторой издевкой. Однако Фридрих был неизменно учтив с визитерами из Британии. Генерал Конуэй, некоторое время занимавший пост государственного секретаря, встречался с королем в Сан-Суси в 1774 году и отмечал, что был очень любезно принят. На Конуэя также произвел глубокое впечатление и сам Потсдам с его планировкой и изысканностью.
В Берлине в это время был новый британский посол. Харрис — «Ноппête homme»[326], — с одобрением писал о нем Фридрих, хотя они никогда не были близки — был направлен, к неудовольствию Фридриха, в Санкт-Петербург. Его преемником стал Хыо Эллиот. «Бог знает какого легкомысленного шотландца они подберут», — говорил Фридрих. Сначала король ставил всяческие препоны, говоря Мальцану, что, как он понимает, Эллиот слишком молод, «всего лишь капитан», и не принадлежит к знатному роду; Фридрих говорил, что однажды покажет, что думает об этом, заменив фон Мальцана на какого-нибудь «старого капитана из волонтерского батальона», персону без всякой дипломатической значимости. Мальцан сделал все возможное, чтобы прояснить ситуацию. Да, Эллиот молод — ему двадцать пять лет; по он имеет прекрасные связи, происходит из древнего шотландского рода[327], сын баронета, очаровательный и остроумный человек. Он прибыл на место службы осенью 1776 года.
325
Хоу, Корнуоллис, Бергойн — британские генералы, командовавшие войсками в ходе Североамериканской кампании 1775–1776 гг.
327
Он был младшим братом первого графа Минто, получившего титул в 1797 году. —