Фридрих держал под контролем все прусское государство и свято верил, что именно для этого рожден. Пруссия благодаря неукоснительной честности внутреннего управления стала известна во всей Европе и за ее пределами; от силы Пруссии по всем германским государствам распространялось растущее чувство уверенности и самодостаточности, иногда сопровождавшееся чувством обиды, по, несомненно, заразительное и благотворное. Победы Фридриха на полях сражений вывели Пруссию в разряд первых стран Европы, и именно ее способность выживать и процветать, несмотря на маленькие размеры, незащищенность границ, относительную бедность и складывавшиеся не в ее пользу обстоятельства, создала ей репутацию влиятельного государства. Население страны за время правления Фридриха увеличилось вдвое; в то время большая часть Европы объединялась против нее и потерпела поражение. Таковы были достижения короля. И хотя после смерти Фридриха наступило крушение, порожденное революционным напором Наполеона, оно вскоре сменилось возрождением, и Пруссия разделила честь Лейпцига и плоды победы в Париже в 1815 году. Возрождение продемонстрировало устойчивость государства, что во многом явилось заслугой Фридриха.
Положение Пруссии, маленького континентального государства, окруженного более крупными, более населенными и противостоящими ей государствами, приводило к тому, что Фридриху приходилось постоянно подвергаться испытаниям, и, проводя внешнюю политику, он всегда подчеркивал необходимость придерживаться прагматизма. В возрасте, когда люди обычно занимаются самообманом или питают иллюзии, он оставался в высшей степени реалистом. Фридрих был убежден, что правитель песет ответственность за все и не имеет права находиться в плену идеалистических фантазий, которые могут причинить вред государству и подданным. Для выполнения своей миссии он должен мобилизовать все качества, особенно находчивость. Фридриха больше всего обвиняли в лицемерии и нечистоплотности, подвергали нападкам за то, что он служил примером несоответствия данных обещаний и реальных поступков. В течение двух с половиной веков люди задавались вопросом, как мог этот философ-моралист действовать таким образом.
Фридрих, последовательный, по крайней мере со своей точки зрения, отвергал подобные обвинения. Он считал войну законным инструментом политики, если, конечно, ее цели справедливы; по, когда военные действия привели к достижению поставленных задач — или показали очевидную неспособность это сделать, — монарх должен стремиться к миру. Фридрих был неутомим и искренен в поисках мира, используя все возможности, если приемлемое решение не достигалось военным путем. Но раз уж меч вынут из пожен, он считал, что его нельзя вкладывать обратно, не получив достойного результата. Король Пруссии понял: войны легче начинать, чем заканчивать.
И все же Фридрих настаивал, что почти никогда не действовал вне рамок международных конвенций и законов империи, всегда имел на своей стороне законное право. Он признавал, что в чрезвычайно редких случаях могла возникнуть необходимость нарушить договор по очень важным причинам; не было другого пути выжить, или же союзник нарушал соглашение или вел двойную игру. За это нужно Отвечать, и в письменных трудах король утверждал, что сделал это. Но Фридрих также поучал, что суверен обязан ради своего народа быть мудрее змеи. Он не может предать его робостью или чрезмерной добросовестностью, если ситуация требует быстроты, дерзости и решительности. Макиавелли говорил, что наименее заинтересованное государство среди целеустремленных должно в конце концов погибнуть. «Я обязан признать, — отмечал Фридрих, — Макиавелли прав!»
Главной заботой Фридриха, учитывая положение Пруссии, была империя. Первоначально он не доверял ей, полагая, что это не более чем маска, прикрывающая амбиции Австрии, однако впоследствии поддерживал ее и практически солидаризировался с ней, противодействуя австрийской гегемонии, как с республикой монархов. Австрия и дом Габсбургов были его навязчивой идеей, и только в качестве ответа им он развивал идеи германского единства. С одной стороны, Фридрих прежним противостоянием с империей разрушил старую идею универсального, Богом завещанного рейха, наследие и стремление Карла Великого. Но эта идея уже давно поблекла, ценность ее ушла в прошлое. На горизонте забрезжила новая заря, стало возникать национальное государство, Французская революция разразилась всего три года спустя после смерти Фридриха. Создание рейха нового качества, Германской империи, выкованной и возглавленной Пруссией, не входило в намерения Фридриха; но в конечном счете деятельность Бисмарка, после испытаний наполеоновских войн и нескольких десятилетий революций изменившая облик Европы, была бы немыслима без достижений Фридриха, хотя это признают лишь столетие спустя после его смерти. Пока он жил и правил, Австрия оставалась главным противником.
Что касается других государств за пределами империи, то в конце жизни Фридрих был в мире со всеми. Он всегда настороженно смотрел на Россию, боялся австро-русского сближения. Фридрих находился под сильным впечатлением, полученным благодаря личному опыту, от, как он выражался, крайней жестокости, численности, первобытности русских, когда они выступают врагами, а также от необъятных просторов их земель и почти азиатского характера правителей и институтов власти. Россия делала сильную Пруссию абсолютно необходимой для Европы, но при этом поддерживающей добрые отношения с Россией и помогающей ей, когда это нужно.
Поляки, как неизменно полагал Фридрих, капризные и непредсказуемые люди, не имеющие способности к управлению или организации, обуреваемые сильными страстями и использующие устаревшую политическую структуру. Раздел Польши — еще один эпизод, в связи с которым Фридрих подвергался критике, был, по его мнению, шагом для обеспечения мира и стабильности в Центральной Европе, приводящим в порядок изменчивую стратегическую ситуацию и заполнявшим потенциальный вакуум там, где пересекались интересы Российской, Австрийской и Оттоманской империй. Он устранил по крайней мере некоторые причины конфликта. К тому же это остановило или на какое-то время сдержало русскую экспансию на Запад, то есть на Западе для них была установлена степа. Прусская степа.
Фридрих питал теплые чувства к Франции даже тогда, когда находился в состоянии войны с ней и его недоверие и раздражение от действий французов — или их государственных деятелей — достигали наивысшего накала. Он с презрением относился к французской королевской семье, настолько далеки они были от его идеалов правителя — экономного, готового на самопожертвование, трудолюбивого, непритязательного в быту. Фридрих считал систему управления во Франции достойной сожаления и способной через некоторое время привести к возникновению серьезных проблем, хотя всегда стремился побольше узнать о французском эксперименте по созданию государственных предприятий. Он находил тщеславие французов абсурдным и не скрывал своего мнения. Однако Фридрих неизменно восхищался достижениями французской мысли, литературы и искусства. Он обожал французский язык — его рациональность, точность, музыкальность и выразительность. С этой точки зрения Франция была его духовной родиной. Собрания Берлинской академии наук велись на французском языке, Фридрих на них не присутствовал — для него это было просто немыслимым. Он переживал войну с Францией как неестественную ситуацию. Его чувства к ней, глубоко человеческие, эмоциональные, говорили о нем человеке больше, чем о правителе, — они были очень сильными.
В отношении Британии он чаще всего ощущал непреодолимое раздражение, несмотря на близкое родство с королевской семьей через мать, которую любил, и на восхищение коммерческой предприимчивостью и талантом британцев. Это раздражение достигло апогея в последний период жизни, после Семилетней войны, во время которой он, по его мнению, был предан союзной Британией. Такие взгляды, не совсем справедливые и не отвечавшие обычно присущему ему прагматизму, твердо укоренились в нем. В целом Фридрих находил поведение англичан высокомерным и безразличным к мнению, интересам и возможной реакции других государств, а значит, как он считал, в конечном счете глупым. Король полагал, что англичане, например, по глупости не понимали, что их идея относительно северного альянса (Пруссия, Россия, Британия) будет рассматриваться как провокационная другими балтийскими государствами и, конечно, Францией, тесно связанной с Австрией. А когда это выльется в военные действия, что произойдет непременно, то кто на континенте останется с Пруссией? Британцы смотрят на ситуацию и перспективу, чрезмерно надеясь на свое островное положение, упрощенчески и практически не учитывая уроков истории. Фридрих почти не испытывал сочувствия по поводу проблем Британии с ее американскими колониями, которые, как он считал, были полностью спровоцированы британским безразличием и неосмотрительностью, а предпринятые в связи с ними меры оказались недостаточно продуманными и эффективными.