Однако хотя Фридрих вошел в историю как законодатель, администратор, справедливый суверен, неутомимый дипломат. Современники назвали его Великим в основном благодаря успехам, которых он достиг, возглавляя армию своей страны. Как Наполеон, невзирая на его громадные заслуги в управлении государством, не стал бы так знаменит, если бы солдаты его Великой Армии не побывали во всех уголках Европы и за ее пределами, так и Фридрих в качестве исторической фигуры не состоялся бы вне бело-голубого фона прусской армии.
Будучи солдатом, Фридрих никогда не оставлял без внимания политические цели войны. Он признавался в юношеском стремлении к славе, к тому, чтобы оставить след в истории, к тому, чтобы похоронить навсегда обидные насмешки отца по поводу его мужества. Но Фридрих всегда знал, война — это политический акт, инструмент и составная часть политики, оправданные надеждой на то, что после достижения мира ситуация улучшится. И в этом Фридрих, конечно, был человеком своего времени ограниченных войн, которые велись ради ограниченных целей. Эпоха национальных столкновений, вбирающих страсть и амбиции целых народов, которые велись à outrance[357], до полной победы, была в будущем, в которое Фридрих вглядывался с содроганием й с которым должны были неизбежно прийти более демократические времена и настроения. Он был свидетелем, а иногда и причиной жестокости во время войны, страданий, убийств, разрушения и порой, казалось, предвосхищал варварство последующей эры, как в случае бомбардировки, сомнительной в военном отношении, прекрасного города Дрездена[358]. Однако вести кампанию до того момента, как противники будут полностью подавлены и безоговорочно капитулируют перед ним, он считал и неразумным, и аморальным.
Но политика может продиктовать необходимость войны, и уж если она неизбежна, то ее следует вести эффективно; а это часто предполагало нанесение удара первым. Принципы, которых придерживался Фридрих в ведении войны, иногда сравнивают или противопоставляют наполеоновским. Говорят, Наполеон верил в решающее сражение, сражение на уничтожение, в Каппы; Фридрих в противоположность этому применял более умеренные оперативные приемы, изнуряя врага на поле сражения сериями атак на широком фронте, запутывая его и непрерывно маневрируя войсками. Победы Фридриха были решающими в том смысле, который в это слово вкладывал Наполеон, и отражают не только тактику, но и то, что он сражался за преимущество, а не за абсолютную победу, и то, что обычно численно уступал противнику. В сущности, они все соответствовали обстоятельствам каждого конкретного дня, достигались благодаря оптимальному использованию наличных ресурсов и рельефа местности, благодаря разумной и гибкой реакции на потребности момента, а вовсе не в связи с коренным образом отличной от других теории. Во всех директивах Фридрих признавал: если не принято решение избегать сражения, то всякий маневр должен иметь целью успешное столкновение с противником. Идею о передвижении и маневре, которые могут принести победу без боя, он счел бы забавной, возможно, соглашаясь с современным военным преподавателем, сказавшим, что сторонники достоинств маневра, похоже, полагают, что если обойти противника с соответствующей быстротой, то у того случится головокружение, и он упадет без чувств. Это не о Фридрихе — его великие сражения являются примерами изобретательных и хорошо скоординированных маневров, но все они закапчивались ударом и бойней. Он понимал, что по-другому не бывает. За две Силезские войны и за Семилетнюю войну король провел 15 крупных сражений и в 12 из них одержал победу — несколько поистине ошеломляющих побед. Проиграл 3, но смог оправиться после поражений.
С оперативной точки зрения в планировании реальных сражений Фридрих и Наполеон придерживались одних и тех же принципов. Использовать, где возможно, обман, запутать, застать врасплох; массированное применение всей наличной артиллерии, чтобы подавить сопротивление противника на направлении атаки; максимальная концентрация ресурсов в решающем месте; глубоко эшелонированная атака, позволяющая сохранить стремительность движения после ее начальных фаз; неустанное развитие успеха. У обоих великих полководцев в запасе много примеров для иллюстрации некоторых этих принципов или всех сразу, хотя, добиваясь победы, Фридрих всегда учитывал более долгосрочные политические факторы. В отличие от Наполеона он не был склонен выступать разрушителем существующих систем. По тактике ведения боя сражения Наполеона и Фридриха отличаются, если такие отличия есть, не столько теорией, сколько обстоятельствами, характером местности, численностью войск и типом вооружения, что делает их детальное сравнение в целом невозможным.
Фридрих, несомненно, избегал глубоких стратегических наступлений, казался менее амбициозным, чем Наполеон, стоя перед расстеленной перед ним картой. Но это зачастую происходило потому, что его цели были не столь амбициозными, а значит, ограничить масштаб наступления представлялось вполне уместным. Как и Наполеон вслед за ним, Фридрих твердо верил в важность наступательных действий. Наступательные действия, говорил он принцу Генриху, «всегда имеют большое преимущество во время войны перед обороной». Когда политические факторы вынуждали откладывать наступление, как было во время начала кампании за баварское наследство, Фридрих нервничал. Он, конечно, не прибегал к наступательным действиям, когда тактические факторы делали его успех маловероятным, и больше того: показывал себя осторожным военачальником. Однако король понимал, что оборона, то есть ожидание проявления воли и активных действий противника на его условиях, лишает командующего и его армию преимущества в выборе места, времени и возможности собирать необходимые силы в нужном месте. Порой он и сам выбирал оборону, но это было вынужденным шагом. Говорят, Фридрих часто переходил к стратегической обороне из-за ненадежности своих войск в результате проигрыша крупной наступательной операции. Это сомнительно; Фридрих, который, как очень ясно показывают его записи, отдавал предпочтение наступлению, выбирал оборону, исключительно исходя из общей ситуации и в основном обоснованно: по большей части ему противостоял значительно превосходящий но силам противник.
Фридрих, как и Наполеон, тщательно изучал местность. Он прекрасно понимал «язык» рельефа Центральной Европы. Обоих роднили Богом данное призвание к лидерству, дар передавать энергию и возбуждать уверенность в уставших, испуганных, отчаявшихся людях. Это в значительной мере, если не полностью, было следствием многочисленных побед — войска чувствовали, что идут за победителем. Это проистекало и из личного примера. Фридрих, как знали прусские солдаты, всегда был там, где сражение кипело яростнее всего, следил за каждым изменением, каждым поворотом в бою глазами мастера, не требовал ни от кого больше того, что мог выдержать сам, обладал замечательной быстротой реакции. Фридрих быстро думал, принимал решения, говорил и писал. Он оставался невероятно спокойным в моменты кризиса, почти неизменно руководил боем, хотя бывали также и ужасные исключения, вроде Гохкирха. На поле боя король замечал и запоминал все — обладал, что называется, «глазом поэта» в отношении причудливых картин, которые могла породить война, а полученные наблюдения анализировал, обдумывал. Его записи показывают это. Фридрих всегда во время походов читал, размышлял на исторические темы. Вся Европа знала, что великий прусский король, выступая с армией в поход против австрийцев, французов или русских, при этом успевает прочесть работы Саллюстия, Тацита[359] или прерывает ужин в палатке, чтобы со слезами на глазах декламировать из Расина.
358
Он время от времени спрашивал своего посланника, фон Борке, «чисто из любопытства», как идет восстановление города, явно чувствуя неловкость. —
359
Гай Саллюстий Крисп (86–35 гг. до п.э.), Публий Корнелий Тацит (ок. 55 — ок. 120 гг.) — римские историки.