Суждение сына о нелюбимом отце выносит социальной и миграционной политике Фридриха Вильгельма I приговор окончательный. Король-солдат самоотверженно и последовательно помогал беженцам, гонимым. Не богатеям и обманщикам, а попавшим в беду людям любого происхождения.
Но разве за всем этим не стояли и скрупулезно сделанные расчеты? Разве при ближайшем рассмотрении не оказывалась политика веротерпимости твердой демографической политикой Пруссии? «Чем больше людей, тем лучше», — писал король незадолго до своей смерти, 11 марта 1740 г.
Фридрих Вильгельм никогда не скрывал, что из идеи приглашения гонимых он хочет по возможности извлечь материальные выгоды для своего государства. Каким же благом для человечества могло бы стать подобное совмещение терпимости и расчета другими монархами! Король-солдат не рассуждал, подобно сыну-интеллектуалу, о «мыслящих существах» и об их «счастье». За подобные слова он подверг осмеянию еще Лейбница, «типа, не годящегося даже в часовые». Нет, его миром была практика. Он подсчитывал, во сколько могут обойтись ему взятые под защиту гонимые и какую «выгоду» для государства смогут получить его наследники с помощью этих людей.
Таким он был и другим быть не мог. И он хотел оставаться таким до самого конца.
Слово «веротерпимость» не являлось для него пустым звуком. При всей горячей приверженности протестантскому вероучению Фридрих Вильгельм I не терпел в своем государстве насилия над свободой совести. Что бы ни нашептывали ему протестантские клерикалы, каких-либо притеснений подданных-католиков он не допускал. Он следил за регулярным посещением католическими священниками мест дислокации его полков: те служили там мессы для солдат римско-католического вероисповедания по крайней мере раз в месяц. Он разделял мнение друга, князя Леопольда: «Солдат без христианской веры — размазня, да и только». Веротерпимость короля распространялась не только на армию, но и на гражданские сферы! Сегодня это кажется нормальным, естественным. Но в Европе начала XVIII века подобного отношения монарха к иноверцам нигде больше не встречалось.
Более того: миграционная политика короля, да и его внешняя политика в целом, подчинялась не только соображениям выгоды. Где бы люди ни становились жертвами религиозного фанатизма, король Пруссии произносил свое слово. В 1715 г. в Берлин бежал польский староста Унру, приговоренный на католической родине к гильотине за книгу, говорящую о нетерпимости церковников. Король не только предложил ему защиту и помощь, но и воспользовался этим случаем, чтобы взбудоражить английскую общественность и склонить правительство Лондона к совместной акции в защиту польских диссидентов. Он вступался — безуспешно — за угнетаемых протестантов в Венгрии, ходатайствовал — с успехом — перед королем Сардинии о гонимых вальденсах; обеспечил достойной службой свободомыслящего священника, изгнанного Тевтонским орденом.
Благодаря королю-солдату свобода совести, выражавшаяся тогда в религиозных убеждениях, признавалась в Пруссии государством. Страна Фридриха Вильгельма явилась первым в истории толерантным государством. Отрицать это невозможно! И король-солдат сам говорил о «деле совести», когда речь шла о его подданных либо о потенциальных переселенцах в Пруссию.
В 1728 г. он узнал о произошедшем в Силезии, входившей тогда в Австрию, возмутительном случае. По приказу императора арестовали и приговорили к штрафу в тысячу дукатов силезского помещика фон Кесселя. В 1726 г. Кессель, взяв за образец сиротский приют, учрежденный в Галле Августом Германом Франке, открыл вблизи Эйля дом для сирот и больных. Уже через год в приюте на личные средства Кесселя содержалось более ста беспомощных людей. Поскольку он создал также две евангелические школы и сам ими руководил, католическое духовенство (особенно силезские иезуиты) не успокоилось, пока Кессель не был арестован в декабре 1727 г. Приют закрыли, а больных и сирот без долгих разговоров выбросили на улицу, где стояли лютые морозы.