Осторожно и деловито, упрямо и страстно, подкрепляя порой указы палкой, Фридрих Вильгельм I поднял страну, причем сам, собственными силами, без иностранных кредитов и займов. Каждый новосел получал столько пашен, лугов и пастбищ, сколько требовалось его семье, чтобы позже, по прошествии нескольких лет, платить государству налоги. Эта комбинация попечительской и налоговой политики дополнялась мерами по защите неимущих. Дворянству, получившему от короля привилегию служить армии и государству, не разрешалось приобретать бесхозные крестьянские земли. Если же обнаруживались одна-две гуфы[45] крестьянской земли, ставшие юнкерскими, Фридрих Вильгельм требовал от помещика исполнения обычных крестьянских повинностей и оброков.
Таким и видели короля изо дня в день на его рабочем месте: он возрождал страну и превращал ее в рациональное государство, управляя ею как «наместник Бога» и как «великий хозяин». Беспощадный и к знатным, и к простым, он был деспотичен и нетерпелив: рвение короля не знало границ. За каждого крестьянина, за каждого бедняка, заселявшего брошенные земли, за каждого переселенца, принятого королем в свою страну, он горячо благодарил Бога — но при этом все делал сам! Со страной король делал то же, что с обширными болотами и пустырями: он ее возделывал. Он превратил в рай не одну лишь Восточную Пруссию. Торфяные болота Хафельланда — семьсот квадратных километров равнины между реками Хафель и Рин — он осушил с помощью двух главных и множества обводных каналов. Болота, примерно равные по площади всему Берлину, превратились в пашни и пастбища, и на этой земле смогли начать новую жизнь тысячи семей.
В одном из писем к старому князю Леопольду Фридрих Вильгельм говорил: «Власть в этом мире — всего лишь труды и мучения». Ради страны и народа король действительно провел жизнь в трудах и мучениях. Наследнику он оставил десять миллионов талеров в казне и ни пфеннига долга, 75-тысячную армию, с которой он не устроил ни одной войны, и два с половиной миллиона подданных, трепетавших перед королем и не любивших его, но имеющих верный кусок хлеба и работу.
Через полвека после смерти «Великого хозяина», в 1790 г. в Йене вышел немецкий перевод французской книги, изданной в Лондоне двумя годами раньше и привлекшей внимание всего мира. Она вышла из-под пера одного из вождей Французской революции, знаменитого графа Мирабо, и называлась «De la Monarchie prussiene».[46] То, что написал в этой книге Мирабо — революционер, внимательный наблюдатель, — и по сей день остается лучшим из всего сказанного о трудах Фридриха Вильгельма I и его сына, сказанного со знанием дела и с учетом исторической ситуации:
«Прусская монархия заслуживает симпатии всего мира. Она — великолепный и грандиозный шедевр, над которым в течение веков трудились гениальные мастера. Она прекрасно обустроена. Ее дух — дух порядка и регулярности. Свобода мысли и веротерпимость торжествуют здесь. Гражданские свободы широки настолько, насколько они вообще могут существовать под неограниченной властью одного человека. Самый крупный пережиток варварства в этой стране — кабала (крепостное право и личная зависимость. — Примеч. авт.), удерживающая значительную часть крестьянства. Она обладает армией, и этой армии нужна лишь легкая доработка, чтобы стать совершенной. Наконец, ее свод законов — образец для всей Европы, хотя никто еще к этому образцу и близко не подошел. С закатом Пруссии исчезнут и забудутся все эти блага, а искусство быть королем впадет в детство».
Эпилог
Начиная с 1728 г. Фридрих Вильгельм был тяжело болен. Остается только удивляться, как сумел он править еще двенадцать лет. Почти каждый его день был полон «трудов и мучений».
В 1734 г. врачи применили экспериментальный метод лечения: пытаясь избавить короля от водянки, они сделали на его ногах глубокие надрезы. В 1739 г., во время инспекционной поездки по Восточной Пруссии, давно зажившие надрезы открылись и сильный приступ лихорадки лишил короля подвижности. Умирающего, издающего стоны короля привезли в Берлин. О его традиционном охотничьем сезоне в Вустерхаузене нечего было и думать. Медики лишь задумчиво качали головами: они не верили, что король переживет зиму.